«Ты занят?» — спросила она, заметив, что я обернулся.
«Уже нет». — Я был доволен, что она меня оторвала, иначе я бы окончательно зациклился на этом болте.
«Пойдем на берег?»
Сердце у меня в груди сладко вздрогнуло и начало набирать обороты.
«Конечно», — улыбнулся я.
Она подступила ко мне вплотную, поднялась на носки и коснулась языком мочки моего уха. Ощущение от прикосновения напоминало одновременно порыв урагана и удар молнии. Еще я почувствовал, какое жаркое у Молчуньи дыхание.
«Надо сдать карабин», — шевельнул я пальцами.
«Да, — она отстранилась и потянула меня за руку. — Идем на воздух».
Выбравшись из тира, мы с Молчуньей решили зайти на камбуз, а потом отправиться на дальний мыс, в дюны, где с гарантией можно спрятаться от посторонних взглядов. На ужине будет шумно и людно, а я уже подстроился к состоянию подруги — к состоянию приятной обволакивающей тишины. В этот вечер я мог обойтись без шумной компании, но заморить червячка все же требовалось, поэтому после короткого обсуждения мы зашли на камбуз и попросили хлебореза выдать нам бутерброды с остывшей жареной рыбой.
Я взял пакет, и мы с Молчуньей направились дальше. Звуки окружающего мира постепенно для меня остывали — за год отношений с Молчуньей я научился становиться глухим. Только в таком состоянии можно понять, что глухота не является ущербностью, а просто сдвигает восприятие мира. Становятся более значимыми другие вещи — цвет, объем, дуновение ветра. Более значимыми и оттого более яркими. Весь мир превращается из пыльной фанерной декорации в живой организм, в систему сложнейших взаимосвязей. Иногда, на прогулках с Молчуньей, я удивлялся, как мало полезной информации несет в себе звук. По сути, он лишь отвлекает, а вся польза от него — предупреждение об опасности. Но если бы мир был совершенен, если бы в нем не было никаких опасностей, я бы предпочел быть глухим.
На берег набегали невысокие волны, задавая ритм окружающему пространству, но одновременно с этим были у океана и другие ритмы — медленное колыхание, стробоскопическое мелькание солнечных бликов и циклопическое дыхание лунных приливов. Даже при беглом взгляде становилось понятно, что видимая масса воды существует не сама по себе, а лишь как результат интерференционного сложения всех этих ритмов. Может, так и весь мир? Может, все агрегатные состояния всех веществ — это не более чем сложения волн в неком едином поле? Рябь на многомерной поверхности вселенского океана? Мне показалось, что ученые слишком легко отказались от идеи мирового эфира.
Над нашими головами верхушки пальм шевелили листьями, переговариваясь на немом языке. Порой в этом мельтешении мне чудились знакомые знаки Языка Охотников. Они тоже подчинялись общему ритму.
«Пальмы поют на немом языке», — шевельнул я пальцами перед глазами Молчуньи.
Она улыбнулась, скорее из вежливости, но я понял причину ее отстраненности и не обиделся. Объяснить ей значение слова «петь» было не легче, чем слепому от рождения объяснить, как в ночном небе выглядят звезды.
Западный мыс клином выдавался в океан на добрых полкилометра. Пальмы скоро кончились, и мы оказались в царстве высоких песчано-глинистых дюн, поросших лохматой травой. Ветер гладил их, словно уснувших собак, огромных и верных, как в сказке «Огниво». Иногда ноги тонули в песке, отчего ощущение было, как от ходьбы по толстой пуховой перине.
Мыс кончался каменной челюстью — волны бросали себя на многорядные скалистые зубы, на лету превращаясь в вихрики белоснежной пены. Я скинул одежду и разложил ее на песке, придавив по углам камнями, чтобы не унесло ветром, а Молчунья развернула пакет и протянула мне бутерброд. Солнце клонилось к морю, в воздухе появлялись первые признаки золотистых крупинок, какие бывают перед закатом.
«Может, искупнемся сначала?» — я отложил кусок рыбы с хлебом.
Мне хотелось, чтобы Молчунья тоже разделась, я жаждал ласкать взглядом ее тело — для меня это было важно.
«Что-то не очень хочется лезть в воду, — призналась она. — Тебе не кажется, что океан сегодня немного странный?»
Ее ощущения были на несколько порядков тоньше моих, к тому же она приучила меня им доверять. Хотя, если честно, океан показался мне совершенно обычным.
