Я агностик, неверующий, и признаю религию только на словах, однако некоторые изречения Иисуса Христа считаю великой мудростью. Первое, что приходит на ум, это одна из последних приписываемых ему фраз: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают»[36]. Я не ведал, что творил, когда делал то, что делал, хотя был убежден, что все прекрасно осознаю.
Теперь я уже не буду первооткрывателем, великим исследователем. Мои честолюбивые планы рухнули. Я не могу писать. Я не могу ставить опыты. Детский плач мне все время мешает. Он разносится по этому дому, проникает сквозь толстые стены. Куда бы я ни шел, избавиться от него невозможно. Иногда мне кажется, что я сойду с ума. О, как я наказан!
Почему? Как? Что он такого сделал? Я не знаю, а остальные тексты «альтернативного Генри», всего два, не дают ключа к разгадке. Эти последние строчки выглядят как свидетельство персонажа из «историй с привидениями» М. Р. Джеймса, несчастного, преследуемого человека, который снова видел демона, на сей раз ближе. Или Генри просто говорит — как может говорить глубоко эгоистичный человек, хотя и не свойственным для него тоном, на грани истерики, — что трехлетний сын не дает ему покоя и мешает работать? Возможно. Однако выражения, к которым он прибегает, ему не свойственны. По меркам того времени Генри считался уже стариком. Возможно, он стоял на пороге какого-то нового открытия и присутствие в доме двух маленьких мальчиков мешало процессу. Для шестидесятичетырехлетнего мужчины быть отцом двух детей, пяти и трех лет — дело нешуточное, даже при наличии штата слуг. Это заставляет меня задуматься о собственном положении и о том, что Джуд поставила себе цель родить ребенка, чего бы это ни стоило. Я понимаю, что преувеличиваю, но ничего не могу с собой поделать и начинаю считать: если она добьется своего в сорок семь лет, мне тогда будет пятьдесят пять, а когда ребенку исполнится пять, то мне будет немногим меньше, чем Генри.
От Дженет Форсайт приходит посылка со смазанными фотокопиями, фотографией и сопроводительным письмом. Я уже забыл, кто она такая, а адрес на конверте мне ничего не говорит. Но в первом же предложении отправительница сообщает, какое удовольствие она и ее мать получили от чаепития в Палате лордов, и извиняется, что не поблагодарила меня раньше. Разумеется, я помню, что она дочь Лауры Кимбелл, а Джимми Эшворт была ее прабабкой. Она приходится мне кем-то вроде кузины, но сама об этом не знает — по крайней мере, мне так кажется. Однако, читая письмо, я понимаю, что ошибался. По словам Дженет, она всегда подозревала, что Генри приходится ей прадедом, но не хотела говорить об этом матери, у которой «возвышенные представления» о Джимми. Что касается ее самой, то она гордится родством с «знаменитым медиком». Фотокопии, сообщает Дженет, сделаны со страниц «Таймс» от разных дат 1883 года. Затем она пускается в пространные объяснения по поводу того, что, заинтересовавшись каким-то другим аспектом истории семьи — вероятно, она принадлежит к когорте любителям генеалогии, — она изучала газетные статьи и наткнулась на кое-какую информацию; по ее словам, «она может оказаться любопытной». К этим вырезкам Дженет прикладывает набросок генеалогического древа семьи, которое она составляет, — у нее нет сомнений, что я заинтересуюсь.
Прежде чем взяться за фотокопии, я рассматриваю фотографию. На ней молодая Дженет — а может, ее мать? Поначалу я теряюсь, но, судя по одежде, это явно 30-е годы. Но мое внимание привлекает брошь на темном платье женщины, матери или дочери. Брошь представляет собой пятиконечную звезду с бриллиантами — почти наверняка с бриллиантами, а не алмазами, — а надпись Дженет на обороте снимка сообщает: «Это брошь Джимми, подаренная сэром Генри, и эта драгоценность перешла к моей матери, когда умерла ее мать». Теперь мне понятно, откуда взялась идея помечать дни визитов к Джимми звездочкой — от подаренной броши. Или сначала были пентаграммы, а потом Генри выбрал брошь, которая бы им соответствовала? Возможно, это была их шутка, понятная только двоим. Я невольно задумываюсь о нежности и любви в отношениях Генри и Джимми. Шутки, красивый подарок, звездочки в дневнике в назначенный день, возможно, тайный знак, понятный только им, подношение и слова Генри: «Я купил эту брошь, потому что она напоминает о нашем особом знаке, и теперь, надевая ее, ты можешь представлять, как я ставлю знак любви в своем дневнике…» Разумеется, все это продукт моего воображения, романтизация, достойная самой Лауры
