Рождество уже позади. Пол решил провести его с нами, и все прошло довольно хорошо — вероятно, благодаря тому, что он привел с собой свою новую подружку. Я обнаружил, что никогда не говорил с ним о своей работе, за исключением того, чем занимался в Палате лордов, и еще понял, что эти разговоры могли бы спасти наши отношения. Я рассказал ему о Нантерах и гемофилии; он заинтересовался и, как ни странно, обошелся без обычной язвительности. Оказалось, что его подружка Сэм — очень кстати — учится на медицинском факультете, увлекается генной терапией и видит в ней огромный потенциал. У них есть знакомый парень, который болен гемофилией, а теперь он еще и ВИЧ-положительный, потому что ему перелили зараженную кровь.
К моему удивлению, Джуд рассказывает о своих тестах, причем абсолютно откровенно, ничего не скрывая. Результаты будут готовы на следующей неделе. На Рождество и на Новый год все закрывается — особенно в этом году, накануне нового тысячелетия, — и поэтому ждать придется долго. Мои результаты будут готовы приблизительно в то же время. По крайней мере, я знаю, что Джуд приняла близко к сердцу настоятельную рекомендацию повременить с попыткой беременности. Меня снова влечет к ней, так же неудержимо, как прежде. Я пережил несколько ужасных дней — или ночей, — когда меня охватывала паника, что наедине с Джуд, в постели — возможно, в темноте — мне придется фантазировать, прокручивать в голове видео с собственным участием, как я это делал в конце своих отношений с Салли. Но темноты не было — горел свет, как почти всегда у нас с Джуд, и магия ее красоты и ее неповторимости сделала свое дело, и, мне кажется, все было так, как всегда. Мне кажется.
* * *
Дэвид Крофт-Джонс разозлился на меня за то, что в разговоре с его матерью я упомянул имя Джона Корри. Я же «взял на себя обязательство» этого не делать. Пришлось напомнить, что в ответ на его просьбу я промолчал, и кроме того, его мать — в чем бы она ни убеждала его раньше — была рада поговорить об этом, когда преодолела первоначальное смущение. В телефонной трубке слышится далекий голос Джорджи — вне всякого сомнения, она напоминает о известной взбалмошности Вероники, — и Дэвид успокаивается. Ему не терпится узнать мою версию событий, и он просит разрешения приехать. Я не могу ему отказать. Естественно, выясняется, что Вероника проговаривалась о присутствии гемофилии у них в роду, но скрытничала и изъяснялась загадками, а теперь Дэвид желает узнать правду. Он серьезно обеспокоен. Он впервые об этом услышал и теперь «обескуражен», а Джорджи хочет знать, не грозит ли их будущим детям страшная болезнь.
— Абсолютно исключено, — говорю я. — Неизвестно даже, является ли ваша мать носителем дефектного гена, а если и так, то она не передала его вам. В вашей ветви рода болезнь умерла.
— Это вы так думаете, — довольно грубо отвечает Дэвид. — Я должен проверить. Спрошу у своего семейного врача. Все это настоящий шок. — Он говорит о наследственной болезни в нашей семье, словно речь идет о каком-то маленьком животном вроде хомячка, который сбежал и где-то прячется. — Где она теперь, эта гемофилия? Скрывается в чьей-то крови? Что с ней случилось?
Меня так и подмывает ответить, чтобы ему лучше спросить у своего врача. Мне же он не верит. Но я сдерживаюсь. Довольно миролюбивым тоном объясняю, что мутация могла появиться в генах его бабушки, хотя не исключено, что носителем болезни была и наша с ним двоюродная бабка, Мэри Крэддок. А значит, кто-то из ее дочерей, Патрисия и Диана, а также внучек, Кэролайн, Люси и Дженнифер. Неизменно точный и щепетильный в подобных вещах, Дэвид несколько раздраженным тоном замечает, что «эти девушки» — его троюродные сестры, так же как и мои. В 1997 году его вместе с матерью пригласили на свадьбу Люси. Им написала Диана, настаивая, чтобы они пришли, — на том основании, что хотя они не знают невесту, но являются родственниками, а родственники должны «держаться вместе».
— Значит, у вас есть ее адрес.
— Нет. Должно быть, я потерял письмо, — отвечает Дэвид, и, к моему удивлению, прибавляет: — Я могу ее найти. Если вам нужно.
