— Еще никто не угадал, — торжествует Дреднот. — Единственный способ определить — попытаться отрезать кусочек ножом. — Он хитро улыбается. — Хотел бы застать кого-нибудь за этим занятием.
Я снова испытываю благодарность к таланту Эдит как фотохудожника. Она сфотографировала каждую комнату в этом доме. Я почти жалею, что не захватил эти снимки с собой, хотя показывать их хозяину дома было бы жестоко — настолько не похожи они на то, чего он добился.
— Не возражаете, милорд, если я пойду вперед? — спрашивает Дреднот, и мы поднимаемся по лестнице.
Все-таки в доме кто-то есть. Это смуглая женщина, которую я видел в окне кабинета Генри. Она убирает одну из спален — по крайней мере, вытирает пыль, поскольку пылесоса нигде не видно. При появлении Дреднота она замирает, опустив голову. Хозяин знает, чего ждет женщина, и оправдывает ее ожидания.
— А теперь беги, живо, — говорит он. — Топ, топ.
И женщина действительно бежит. Дреднот с каким-то странным удовлетворением смотрит ей вслед. Мы входим в комнату, ее хозяин особняка называет главной спальней. На самом деле она занимает всю фронтальную часть дома и получилась путем объединения старой хозяйской спальни и еще одной. Здесь появились на свет все дети Генри. Не сохранилось никаких сведений о том, были ли роды Эдит тяжелыми или легкими, всех ли она доносила до срока и не рождались ли у нее мертвые дети. Несомненно одно — никто из детей не появился на свет на этой громадной кровати на четырех столбиках, с фестонами из полосатого атласа и бледно-розовыми кружевами. Внутрь балдахина Дреднот поместил эротическую картину с сатирами и нимфами — хорошо еще обошелся без зеркал на потолке. Он явно ждет от меня восхищения, но я с трудом выдавливаю из себя:
— Очень мило.
Кто здесь спал, мне неизвестно. В доме, по всей видимости, было десять спален, считая комнаты слуг на третьем этаже, однако одна стала кабинетом Генри, а при Дредноте (или раньше) еще четыре спальни превратили в ванные комнаты. В одной из них жалюзи на окне разрисованы павлинами, а над умывальником подвешена связка зеленых пластмассовых бананов. Окна кабинета — именно его я хотел увидеть — выходят в сад, где в глубине виднеются фигурно постриженные растения в виде тропических животных, и на улицу перед домом, поскольку кабинет занимает весь правый угол второго этажа. Это по-прежнему кабинет — теперь Барри Дреднота. Хозяин заполнил комнату компьютерами, принтерами, мониторами, копировальными аппаратами и другими чудесами техники, и ее невозможно представить такой, как на фотографиях Эдит. Где теперь все это — красное дерево и коричневый бархат, позолоченная бронза и шинуазри[51], кожа и инкрустация золотом, перьевые ручки и чернильницы, турецкий ковер, медвежья шкура на полу, книги и хрустальный череп? Унесено ветром. Исчезло в домах других людей, в антикварных магазинах на Черч-стрит и лавках старьевщиков в районе Кенсал Грин, размолото жерновами фабрик по переработке отходов.
Барри Дреднот описывает мне — по крайней мере, я так думаю — огромное количество принадлежащего ему программного обеспечения и компакт-дисков, позволяющих делать почти все «онлайн». Все это мне внове, но я киваю и говорю, что звучит очень интересно, — мама научила меня так отвечать, когда мне показывают произведение искусства, которым я не могу искренне восхищаться. Хочу ли я подняться на верхний этаж? Я качаю головой и отвечаю — надеюсь, вежливо, — что уже увидел все, что хотел.
— Приходите в любое время, милорд, — говорит Дреднот. — Достаточно позвонить. Не желаете сами пройтись по дому и сделать снимки?
Он поражен, узнав, что я не взял с собой фотоаппарат, и смотрит на меня так, как вы посмотрели бы на Рипа ван Винкля[52], если бы встретили его на улице.
— Вам, конечно, виднее. Но я настаиваю, чтобы в самом ближайшем будущем вы привели своего партнера на ужин. У вас есть партнер?
— У меня есть жена, — отвечаю я, тут же представив реакцию Джуд на идею убить здесь целый вечер.
Дреднот повторяет свое предложение и говорит, что его партнер свяжется с моим партнером и согласует дату.
