— Я говорила ему, что надо подождать, — сварливо вставила Джулия. С ее точки зрения, Майк держался чересчур назойливо, а ведь он даже не был кровным родственником.
— Пожалуй, я спущусь к ней, — сказал Майк.
Карла удержала мужа за руку:
— Нет, Майк, не стоит, поверь.
Каждый раз, когда они оказывались в доме родителей, Карла испытывала неловкость. Наедине с ней Майк часто поносил Джоела и Одри, называя их зажравшимися пустозвонами, которые только на словах привержены социалистическим идеалам, и утверждал — не без оснований, — что они считают его занудой. Но стоило ему появиться на Перри-стрит, как от его враждебности не оставалось и следа: Майк из кожи лез, желая угодить хозяевам и произвести хорошее впечатление. Он заигрывал с Одри и пресмыкался перед Джоелом. Разглагольствовал о политике, не к месту употребляя модные словечки, к тому же коверкая их. (Однажды, когда они вернулись домой от родителей, Карла мягко заметила, что правильнее говорить «амбивалентный», а не «абывалентный», после чего Майк три дня с ней не разговаривал.) Но, хотя с глазу на глаз он говорил одно, а на людях совсем другое, Карла и не думала упрекать мужа в лицемерии. Ей казалось трогательным, что, несмотря на вполне объяснимые классовые разногласия, он все же старается расположить к себе ее родителей. И все было бы совсем замечательно, прилагай он чуть меньше стараний. Роза с Ленни втихаря потешались над раболепием Майка. И даже Одри и Джоела, которые вполне благосклонно принимали более тонкие формы лести, беззастенчивый подхалимаж зятя иногда коробил.
— Он хороший малый, — обронил однажды Джоел после ухода Майка, — но бог ты мой, когда же он перестанет лизать мне задницу?
— Как по-твоему, Одри не голодна? — спросил Колин. — Хорошо бы ей чего-нибудь перекусить.
Карла, которая с утра ничего не ела, кроме больничной сырной булочки, с готовностью поднялась:
— Пойду пошарю в холодильнике.
— Нет, нет, — запротестовала Джулия, — лучше я. Ты и так намучилась за день.
При мысли, что окажется заложницей чужих кулинарных привычек, Карла встревожилась. Она предпочитала сама готовить себе еду.
— Да нет же, тетя… я справлюсь.
— Но это доставит мне удовольствие!
Цивилизованный, но непримиримый спор о том, кому сооружать закуски, оборвался лишь с появлением Одри.
— Ма! — бросился к ней Майк, в мгновение ока преодолев несколько метров гостиной. Он крепко обнял тещу, а потом, взяв за плечи, принялся ее разглядывать. — У тебя усталый вид. Садись-ка на диван.
Колин наблюдал за Майком, как зритель в цирке следит за укротителем зверей, когда тот кладет голову в пасть львице, — восхищаясь мужеством дрессировщика и одновременно предвкушая кровавую развязку. Джулия, воспользовавшись тем, что все внимание приковано к Одри, бесшумно метнулась на кухню. Не желая признавать поражение, Карла рванула за ней.
Когда спустя четверть часа обе женщины вернулись в гостиную с бутербродами на большом подносе, Одри стояла у камина.
— Позорище хреново! — восклицала она. — Сущее издевательство!
Заалевший Колин сидел в кресле, притворяясь, будто читает журнал. Майк мерил шагами комнату.
— Что случилось? — всполошилась Карла.
— Ей-богу, Карла, — сказала Одри, — как ты все это терпишь. На твоем месте я бы сгорела со стыда.
— Мама, в чем дело?
— В выборах дело! — закричала Одри. — Муж не поставил тебя в известность? Ваш говеный профсоюз намерен поддержать действующего губернатора.
Карла открыла рот, потом закрыла и перевела взгляд на Майка:
— Это правда?
В начале года губернатор-республиканец выделил два миллиарда долларов на повышение зарплат членам профсоюза, и с тех пор многие говорили о том, что теперь их голоса у губернатора в кармане. Но Карла отказывалась в это верить. Губернатор восстановил в Нью-Йорке смертную казнь и наложил вето на повышение прожиточного минимума. Ее профсоюз, твердила Карла, никогда не пойдет на сделку с таким человеком.
Майк с вызовом расправил плечи:
— У нас нет причин стыдиться. Губернатор — наш друг.
— Нашли чем гордиться! — выпалила Одри.
Джулия водрузила на кофейный столик поднос с бутербродами:
