Так или иначе, все наши были волки как волки на проселке у пруда, а я стоял среди них с лаптями на задних лапах. Они сгрудились вокруг меня, косясь на это произведение народного искусства с немалым сомнением, и я под их угрюмыми взглядами сполна и не без трепета, не без ужаса ощутил всю меру своей нестандартности. Я понял, что они не уверены, стоит ли принимать меня в стаю. А куда мне теперь деваться? От своих отбиваться нельзя... О, как я смущенно поеживался перед стаей и заискивающе вилял хвостом, как униженно поджимал живот! Я попробовал передними лапами отодрать те лапти, да не тут-то было, они прямо как будто приросли к коже, стали частью тела. Я пожал плечами, показывая, что и сам раздосадован, но поделать ничего не могу, то есть пожал, конечно, мысленно, но они, похоже, поняли. И разрешили мне остаться с ними.
Различить, кто из них в прошлом был моим братом, кто невестой, я не мог, еще не овладев премудростями волчьего разумения окружающего, но думаю, что нашим вожаком быстро и безоговорочно заделался именно Николай. Он тут же повел нас совершать всякие бесчинства, причинять людям вред и добывать себе пропитание. Решено было пограбить окрестные села. Они бежали быстро, эти серые хищники, а мне лапти доставляли массу неудобств, мешая правильному, спорому бегу, да и то еще надо признать, что никакого должного хищничества в моей груди как-то не пробудилось. Я очень скоро сообразил, что мне не по пути с этой стаей и что будет лучше, если я попробую подружиться с людьми, прибьюсь к ним. Человек накормит, и не надо будет мыкаться в лесу, тоскливо завывать и вечно заботиться о поисках трудного волчьего куска хлеба. Пусть меня держат в зоопарке, посадят в клетку. Это вполне достойная участь для волка, не приспособленного к вольной жизни.
Я потихоньку свернул в сторону, выждал, пока стая скроется из виду, и, опасливо озираясь, потрусил на окраину Причудова, где в маленьком домике одиноко жил мой школьный учитель Иван Петрович. Был полдень, и я рисковал, шастая в своем новом облике чуть ли не под носом у людей, но я решился на это, полагая, что при свете дня мне скорее удастся убедить Ивана Петровича в своих мирных намерениях. Я вспомнил о нем, потому что добрее человека не знал.
Я прибежал к дому учителя, остановился в пяти шагах от порога и негромко, грустно заскулил. Иван Петрович появился в дверях. Завидев меня, он рванулся было назад, наверное, за палкой или ружьем; или просто хотел унести ноги, вообразив, что я угрожаю его драгоценному существованию. Но тут я торопливо, пока он не скрылся за дверью, стал разными выразительными телодвижениями показывать свой разум, миролюбие и свое желание прийтись учителю по вкусу. По мере возможности улыбаясь, я поднялся на задние лапы, а передние раскинул в стороны, как бы намереваясь заключить старого доброго человека в объятия. Уже это заставило его удержаться от осуществления воинственных задумок и внимательнее присмотреться ко мне. Чтобы окончательно убедить его в моих необыкновенных задатках, я принялся задирать повыше то одну, то другую заднюю лапу, а они у меня, напомню, были в лаптях. В общем, я танцевал. Иван Петрович от изумления только покрякивал.
Он впустил меня в дом. Разговора у нас не получилось, но мы прекрасно поняли друг друга и без слов. Добрый и смирный в обычных обстоятельствах, Иван Петрович сейчас, когда в моем облике ему было фактически явлено чудо, безумно поддался соблазну извлекать практическую выгоду из моей необыкновенности. Ни о чем другом он больше и не думал. Очень скоро Иван Петрович решил бросить учительство и подвизаться на поприще циркового искусства, где я вернее всего мог обнаружить и раскрыть свои незаурядные таланты.
Начали мы с размалеванного шатра в областном центре, которому подчинялся наш городок. Собственно говоря, там и закончили, поскольку... Но обо всем по порядку. Скажу только, что Иван Петрович, некогда мой любимейший учитель, теперь не то чтобы не нравился мне своей новой одержимостью, своим полным корыстолюбием... нет, он мне совершенно не нравился, но в то же время он не мог нравиться или не нравиться. Что бы он ни представлял собой в своей новой роли, от него зависело мое существование, и потому он сделался для меня вне критики.
