Те утвердительно кивнули.
— Продолжаем. Надо найти уязвимые места идеологии убийцы. Перевести стрелки на него самого. Мы должны убедительно заставить его в себе сомневаться. Надо продемонстрировать его слабые места. И — обоим — больше убежденности в своей правоте. Больше искренности. Андрюша, забудь о том, что ты психиатр, ты сейчас — преступник. И сыграй, пожалуйста, психологически достоверно. Как ты умеешь лечить. Пойми, ты сейчас — не Андрей Александрович… Ты, как тебя там, Чекалин Алексей Сергеевич. Убийца и фанатик. Не мне тебе объяснять.
— Возможно, разница между нами состоит в понимании того, что такое хорошо и что такое плохо, — произнес преступник, опустив голову.
— И тем не менее вы никогда не думали, что вы апеллируете к морали и этике только потому, что сами не были успешны в то время, что не выбрали ту линию поведения, что, несмотря на какие-то усилия, или не поверили в перспективы, или поленились. Теперь вы, обвиняя тех, кто оказался успешен, ищете себе оправдание. И находите объяснение вашему поведению не в собственной лени, глупости или недальновидности, а в моральных барьерах, которые якобы стояли на вашем пути. А разницу между теми успешными, кто может себе позволить столь многое, и вами — человеком с небольшим достатком, вы ищете в разнице ваших моральных устоев, — прищурившись, следователь смотрел в лицо убийцы, ища в нем следы замешательства или растерянности.
— И нахожу ее именно там.
— Ладно, мы ушли в сторону. Но, даже если вы на кого-то в обиде, при чем здесь Пророк?
— Он оправдал всех этих людей — преступников у власти и у денег. Это знаете, как Христос был единственным смыслом существования Иоанна Предтечи — Крестителя. Пророк стал возможен благодаря тем, кого мы называем хозяевами жизни, и он даровал им право на существование. Они были преступниками, а стали почти святыми. Между тем они совершили преступления — против морали и против людей. В том числе уголовные преступления. Если воровство — преступление уголовное.
— Хорошо, если вы не признаете экономическую религию, то скажите, насколько это по-христиански — убить человека?
— Глупо было бы призывать его к покаянию или «открывать глаза», потому бездействие было преступно. Это было единственное, что я мог сделать.
— Зачем?
— Хотя бы для того, чтобы другие знали, что кара неминуема. Что за преступлением следует наказание. Это будет и предупреждение многим, и утешение еще большему числу людей.
— Думаете, вы кого-то предостережете?
— Кого-то — да.
— А кого вы утешите? Людоедов?
— Нет. Тех, кто хоть немного верит в справедливость.
— Хорошо. Представьте, вы убили человека. Вы уничтожили жизнь. Дух — это не тело. Тут не действует закон сохранения. Была жизнь, был дух — и его не стало. Было — что-то, стало — ничто. У вас не было мысли, что с таким сложным инструментом, как человек, надо обращаться осторожно. Что на разум человека можно воздействовать не только железным острием. Что словом можно воздействовать более эффективно.
— Тогда у меня, к сожалению, не было времени думать, и никогда прежде к убийству Пророка я не готовился. Мое решение и мои действия — это было как вспышка, как озарение.
— Не хотите ли вы сказать, что вы себя не контролировали, были вне себя или не отдавали отчет в собственных действиях? — На убийцу в упор смотрели внимательные глаза человека в сером пиджаке. Это были глаза юриста и глаза врача.
— Нет. Никогда раньше я не мыслил так ясно. В долю секунды передо мной возникли все доводы за и против, вся ответственность за то, что я хотел совершить, и ответственность, которую я понесу в том случае, если не совершу этого. Я не мог поступить иначе. Повторяю, такой возможности в жизни могло больше не представиться.
— Но вы, в лучшем случае, сядете в тюрьму на много лет. Из оставшейся жизни эти годы — лучшие… Вы должны были понимать, что навредите только себе, что испортите себе жизнь.
— Напротив. Я буду счастлив, что сделал что-то действительно значимое. Неужели вы думаете, что альпинист боится восхождения? В этом — его счастье. Можете считать, что я вообразил себя орудием в руках справедливости.
