Сидящий слева от Вики мужик постарше их обоих начал рассказывать какую-то длинную историю про то, как у одного его знакомого сын косил от армии как раз через больницу. По его словам, купить докторов было дешевле, чем военкомов. В ответ на это еще один мужчина начал рассказывать другую историю, давностью в несколько дней. Неожиданно похожую на страшилку с вечерних посиделок в палате детского летнего лагеря – Вика еще не забыла, как это бывает.
– …И вот мамаша орет прямо на военкома, а сынок молчит и только вздрагивает. Ладно бы она за ручку его привела, но тогда какой смысл был бы вообще приходить? Повестку в унитаз спустила, и свободны… А так он сам пришел, и она бегом за ним, сечете? Сначала на сына наорала, что он идиот и дебил, потом на всех остальных нас, кто в коридоре стоял и на этот театр пялился, что мы все тоже дебилы… А потом и на вышедшего военного. Чего только не обещала: и «американцы придут – вас первых на сук вздернут», и «всех вас, быдло, уничтожить надо, чтобы людям жить не мешали», и все такое на полную катушку.
– И что?
Врач выглядел напряженным, это как минимум. Что-то этот рассказ в нем затронул, личное. Хотя прошлый, про использование в довоенное время больничных справок для «отмазок» он прослушал спокойно. Сам, конечно, такое видел.
– Не поверите.
– Ну?
– Офицер спокойно достал пистолет, направил на нее и спрашивает: «А сам ты что думаешь, парень?» Тот все молчит, а баба вообще взвилась. Визжит, подпрыгивает, голос уже срывается. И как она «За все ответите, гады! За все!» провизжала, тут и…
Он замолчал и посмотрел на соседей, выдерживая паузу. Станиславский, блин.
– Мозги на стену. На плакаты со счастливыми и мужественными воинами, ага. Она как сноп рухнула. И тишина тут же, аж в ушах звенит. Все на тормоз нажали, стоят, не верят. Парень бледный на колени упал, мамку тормошит. Из кабинетов сто человек повыскакивали: офицеры с оружием, доктора чуть не с молоточками, призывники в обалдении, ясное дело.
Все слушающие его обменялись взглядами. Каждый, вероятно, примерял такое на себя.
– А дальше что?
– Не знаю, – честно признался рассказывающий. – Этого я уже не видел. Я на всякий случай подальше ушел. Черт его знает, что парень дальше мог сделать. С одной стороны, эта сука сама напросилась, с другой – все-таки мать…
– Народ слишком долго привыкал, – неожиданно хрипло сказал врач. – К безнаказанности. Крикнет веселый джигит в блоге или прямо на улице: «Давайте скорее резать русских ублюдков!» – и на него менты разве что с тоской посмотрят, это не про него статья писана… И про «скорей бы пришли и порядок навели» – тоже уже привычная вводная.
Он замолчал. И как ни странно, замолчали и все остальные. Вика задумалась на ходу. Тряска почему-то перестала чувствоваться, а вес груза на коленях стал почти привычным. Мурашки в отдавленных ногах бегать перестали, уже хорошо.
Она думала о сказанном только что и о жизни «вообще»: о матери, об отце. Довольно долго думала о доме. О том, во что может превратиться их дом уже через несколько дней. В свою способность и способность ее недоученных товарищей отвратить это хотя бы на миг ей не верилось. Каково, интересно, это будет? И что будет после того, как наступающие враги проедут через то, что было ими: ею, соседями по лавке внутри несущегося по Кольцевой «ЗиЛа», рядовыми и офицерами? Что они сделают с городом и со страной вообще? Снесут городские кварталы, методично передушат в концлагерях все население, раздадут земли своим? Это звучало бредово. Такие штуки не писали даже в газете «Правда», целиком составленной из бреда больных на голову людей. Но как-то же будет? Они же не просто так приедут на своих танках и бронемашинах, смешают с землей армию России, на треть состоящую из людей, в жизни ни из чего не стрелявших, перетопят корабли и катера, посбивают поднявшиеся в небо самолеты… Они же делают это для чего-то? Рискуя собой, тратя деньги в невообразимых для ее головы масштабах. Ради того, чтобы принести им свободы и права во всем их ассортименте, да? Не смешите меня, уж этот тезис не работает даже с такой дурочкой, как она.
