– Тосик, останься! Куда же ты? – лепечет тетя Аля.
– Я – спать. Утро предстоит сложное, – гордо обрушивает себе на голову шапку-ушанку Трофим и, запахнув пуховик на манер Бэтмановского плаща, удаляется из квартиры.
– Я снова все сделал не так? – смотрит растерянно на Маню Полкан.
– Все так, Павел Иванович.
Маня отводит глаза от близкого и доверчивого лица шефа. От него пахнет хорошим коньяком, сигаретами, одеколоном. Пряным, дурманящим.
«Господи, я ног не чувствую. И вспотеть только не хватало», – проносится в Маниной смятенной голове.
Но, слава Богу, Супин усаживается на стул и хватается за ложку.
– Ни черта не ел! Только пил… О, какое счастье – горячее!
Он говорит что-то еще, прихлебывая и глотая. Слов женщины не разбирают. Они, как зачарованные, смотрят на него, одинаково подперев руками щеки. Три девицы у стола.
Первой спохватывается тетя Аля.
– Добавочки, конечно! – она подливает Полкану супа и снова подпирает щеку.
– Простите меня. Расклеился что-то… Но завтра, в семь ноль-ноль… Так ведь? В семь? Я готов. Решительно готов. И незачем было размазывать меня по стенке. Да!
Супин пытается собраться с мыслями и восстановить привычную мину непререкаемого достоинства.
– Отдохните, Павел Иванович, а утром посмотрим, – подает голос Рита. – Вы сегодня ничего не выяснили? Не были у генерального в больнице?
Супин обреченно мотает головой.
– Все впустую. И генеральный плох. Придется нам идти на крайние меры. И мне… страшно. А вам? Неужели вам всем не страшно? А если тюрьма? А если охрана Кашина схватит и покалечит? Или вовсе убьет? Рита, что вы молчите?!
Маню поражает искренность, с которой Полкан расписывается в своей слабости.
«Он – настоящий. Конечно, не Бэтмен. Да и к свиньям этого голливудского шута! Хочу встретить вот такого, живого…»
Рита пожимает плечами.
– Никакой охраны быть не должно. Водитель и нянька. Но, быть может, вам и вправду лучше не рисковать? В конце концов, помогать человеку, который лишает вас работы и едва ли не сажает в тюрьму, – абсурд.
– Бросьте, Кашина, делать из меня слизняка. Мне ведь тоже нечего терять. Выбора нет.
Он скребет ложкой по тарелке, подбирая остатки лапши. Посуда после трапезы аккуратиста выглядит образцово – можно и не мыть.
Тетя Аля тянется к холодильнику. Маня категорично машет на тетку. Аля сникает и снова укладывает щеку-плюшечку на руку.
– А где ваши очки? И машина? – спрашивает Маня.
– О! Очки вроде в пальто. Они все падали в грязь почему-то… А машина там… – он неопределенно кивает в пространство. – Не беспокойтесь. Я посплю, встану в пять и буду на месте с машиной в нужное время. Спасибо, как всегда, все очень вкусно.
Супин, покачиваясь, встает:
– Мне бы в душ, если позволите…
Маня бежит в гостиную, достает из шкафа свежее полотенце. Поворачиваясь, она натыкается на Павла Ивановича. Он подхватывает ее под локоть и, быстро склонившись, целует руку.
– Я не стою вашего беспокойства. Вы… Голубцова… вы даже не представляете, кого пустили в дом.
Маня неловко отнимает руку, опускает голову, краснея:
– Вора и растратчика?
– Да уж… – вздыхает Супин. – До Тосика мне – как до луны.
Маня прыскает.
– Может, оно и к лучшему?
Полкан театрально раскидывает руки, мол, как знать?
– Вот полотенце. Шампунь и всякое прочее в ванной. А… ваши вещи?
Маня от смущения говорит излишне деловито.
Супин берет у нее полотенце, грустно ухмыляется:
– Вещи – пустое. Носки за ночь высохнут на трубе. Пардон за прозу.
Маня мгновенно представляет голубые носки в горох, обмотанные вокруг полотенцесушителя, но это отнюдь не сбивает ее романтического настроя. «Горох – это даже мило. В качестве вызова и нестандартного решения… Один известный журналист вообще носки с сандалиями носит, и ничего».
Полкан отворачивается и бредет нетвердой походкой в ванную.
Маня входит в кухню, садится на табурет. Она не замечает, как Аля украдкой сует рюмку в раковину и подмаргивает Ритусе. Рита переводит взгляд на Маню, загадочно улыбаясь.
– Нет худа без добра, да, Манюнь?
– Рит, это просто гадко так думать обо мне, – вспыхивает Маня.
– Прекрати. Это все мудреная наша жизнь. Деревянный Полкан превращается в лирического героя. Смешной Тосик – в непоколебимого воина, а Царевна-Несмеяна – в подлую лягушку.
