– Софист-виртуоз! К тому же, добрый.
– Я не добрый, я – щедрый, пользуйся. Бесплатно: хорошие подлецы сплошь и рядом хуже плохих.
– Ну да, – сказал Андрей, – тех ведь сразу видно…
– Отчасти. Но не только.
– Что еще?
– Это не я, это ты добрый, Андрюша, а я страх как стал не любить добрых. Все в основном, заметь, желают нам добра, расслабляют. Встреча со злонамеренным, напротив, мобилизует. Он, конечно, может нагадить, даже переломить нас пополам, но при этом никакой власти над ласточкой, которая, как известно, одновременно работает душой, он не имеет. Те же, кто руководствуется исключительно нашим благом, проникают в самые райские наши уголки. Мы сами открываем перед ними двери и зачехляем оружие. Причина отчасти в том, что мы не умеем обижать добрых людей. Ведь добрый и в нас предполагает найти доброго. Стыдно его обмануть. Мы становимся вдруг фальшивы и, самое главное, тут же начинаем мучиться из-за своей неискренности и еще искреннее на этой неискренности настаивать. А там уж, смотришь, тот, добрый, равнодушными пальцами переставил в угол твою, высоко говоря, святыню, приняв ее за безделку. Надо бы указать ему на дверь, но, вот беда, мы ведь, черт возьми, еще и вежливы.
– Значит, ученикам своим я приношу вред? – спросил Андрей.
– Бе-зу-словно, – прорычал Тарблин. – Как же ты своим-то умом?…
– Заткнись! – с досадой сказал Андрей.
– Тут может быть, по крайней мере, два варианта, – воодушевленно заговорил Тараблин. – Те, что поглупее и повосторженнее, верят тебе во всем. Ты им – про гуманизм, любовь, высокие стремления… Они думают – перед ними открывается жизнь. А ты их уводишь с помощью своей свирели… Куда? Правильно. Ты калечишь их под наркозом, и они же тебе еще благодарны. Ладно, успеешь возразить, послушай пока.
Жизнь, конечно, тут же начинает вправлять им вывихнутые тобою мозги. Но это бывает больно, а многим уже и поздно. Девочке, которой уготована судьба домохозяйки и верной жены, ты внушал, что в каждом из нас упрятан гений, что „только влюбленный имеет право“ и так далее. И что же? Она становится, конечно же, домохозяйкой, но только скверной, потому что до полного увядания будет считать, что ее призвание в ее невыносимых стихах и мир ее не понимает. Мужу она изменяет, потому что „только влюбленный имеет право“, и так далее. В итоге она несчастна, и кузнец ее несчастья – ты… Подобное происходит, конечно, с самыми последовательными из идиотов (зуб даю, они и есть твои любимые ученики). Другие быстрее разберутся, что к чему. Но уж и посмеются они потом над тобой!..
День словно бы привстал на цыпочки, словно бы пытался заглянуть в свой закатный час и узнать, чем все закончится. Это ощущалось и по складчатому струению воздуха, и по замершим фонтанам сосен, и по тому, как хотелось сглотнуть слюну и перевести дыхание, но что-то как будто мешало это сделать.
– Ну а второй вариант? – спросил Андрей.
– Это – все твои пижоны и разгильдяи. Они замечают не только то, что ты им хочешь показать, но и то, что хочешь скрыть. Они замечают и „Марьвасильну“, и твой старый отутюженный пиджачок, и тоску в глазах. Эти жалеют или даже презирают тебя и, во всяком случае, не верят ни одному твоему слову. Многие из них, окончив школу, не прочтут больше ни единой книжки, будут „везть служебную нуду“ и предаваться убогому разврату. Другие метят повыше, поэтому для них интеллектуальность – понятие престижное, да они и вообще привыкли в общении с искусством находить некоторое удовольствие. Это, знаешь ли, новая порода – потребители культуры. Инженеры при этом из них могут получиться вполне дельные, даже талантливые, ученые гениальные, предприниматели честные, но твоего вклада в этом нет. Уж, извини.
День перевалил через солнечный гребень, потек смирно. Воздух стал сизоватым, на облаках появились вечерние подпалины. Замолчали и они, рассеянно озираясь по сторонам и удивляясь своей недавней многоречивости.
Головная боль понемногу отпускала. Андрей увидел в секретере отполовиненную бутылку боржоми и тут же из горлышка выпил ее. Маленькие пасти пузырьков еще некоторое время покусывали гортань. Он стер выступившие на глазах слезы, потянулся к сигаретам, но тут же передумал.
