Я уже торопился мысленно в маленькую комнатушку, которую снимали мы с товарищем на противоположном берегу реки, в наш непритязательный холостяцкий быт, где ждала меня грибная солянка. Поблагодарив, я вышел из-за стола. Старуха снова поклонилась, не вставая. Было почему-то неловко теперь сразу же взять и уйти, и я спросил:
– А рыбу вы здесь ловите?
– Не-е, – протянула старуха. – Какая я рыбачка!.. – И вдруг повеселела: – А ить однораз ловила. Батька дал удочку, говорит: «Как с лесу вернусь, чтоб язь уже в котле плавал». А и только ушел – у меня поплавок и потянуло. Я – вырк удочку на берег: мать моя, язь большущий-большущий, да и в траве скакать, удочку-то я бросила да на него как на зверя кинулась. – Старуха сильно засмеялась. – И правда, – продолжала она, – батя пришел, а язь у меня на огне.
Что-то меня задевало в старухе: веселость ли ее, оконным цветочком живущая в глуши, или то, что на каждый мой неловкостью рожденный вопрос отвечала она охотно и подробно. В мозгу мелькнула бредовая мысль, что, может быть, при своей памятливости старуха и меня должна помнить.
– Это, с язем, давно, наверное, было, бабушка? – спросил я.
– Молчи! – охотно согласилась старуха.
Я шел обратно дорогой своего сна. Стемнело. Луна, посеребрив реку, изредка давала понять, где я нахожусь. Корни, неприметные днем, то и дело заставляли меня спотыкаться…
Невозможно уследить за разрушением счастья. Предаваясь этому бесполезному занятию, торопятся найти виноватого и уж по одному этому не могут узнать правду.
Нечаянная радость нечаянно и уходит.
– ТЫЩУ НАСКРЕСТИ, КОНЕЧНО, МОЖНО – тетушки, дядюшки, – размышлял Тараблин, копаясь в своей Зевсовой бороде и съедая глазами потолок. – Но где взять червонец на гербовую марку?
– Десятку я могу тебе одолжить, – простодушно сказал Андрей.
– Ты кто? – вскричал вдруг Тараблин и сел по стойке «смирно». – Нет, ты скажи: ты, что ли, разрушитель чужих семей? – Тараблин расхохотался. – А если нет, то, что ты суетишься со своей десяткой? – Теперь он уже поедал глазами Андрея. Будь он на сцене, а Андрей в зале, пережим скорее всего был бы незаметен и вся эта тирада могла бы выглядеть пугающе серьезно.
– Да приглуши ты свой бас, чудовище, – миролюбиво сказал Андрей. – Ты же сам только что сказал, что устал от Инны и не хочешь фальшивым браком обманывать государство.
– Устал, – неопределенно пробасил Тараблин, – устал, конечно. Но я, может быть, и от жизни смертельно устал. И может быть, уже ничего от нее не приемлю.
– Циник, – сказал Андрей.
– Киник, – поправил Тараблин.
– Ты не Базаров, Тараблин, – сказал Андрей, пытаясь осознать смысл этого печального укора.
– Уел, – пробасил Тараблин. – Но сдается мне, что и ты не Вертер.
– Слушай, а может быть, у нас с тобой дуэль? – весело спросил Андрей.
– Вряд ли… В эти игры я с малолетками не играю.
Толстый намек на то, что Тараблин опередил его, Андрея, в стремлении жить на полтора месяца.
– А кроме того… А кроме того – я жить хочу…
– Чтоб мыслить и страдать? – Андрей печально усмехнулся. – Какие же мы с тобой кретины.
– От компании с благодарностью отказываюсь, – прогудел Тараблин. – Кстати, что так долго нет Сашеньки? Я по ней соскучился.
– Как это с твоей стороны трогательно, mon ami. Что же мне нужно ответить? Ах, да: она у своей портнихи.
– У своей портнихи?…
– Ну, может быть, хватит?
– Другой бы на моем месте обязательно спорил, а я – пожалуйста.
Некоторое время они сидели молча. Тараблин напевал на мотив целинной студенческой: «Тыща, тыща начинается с червонца…»
– С Инкой я, конечно, разведусь, – сказал он задумчиво. – Но заодно, мне кажется, разведусь и с филологией.
– Это уже интересно, – сказал Андрей. – И куда же подашься?
Тараблин проглотил его глазами и сказал, как давно обдуманное:
– В сторожа или в кочегары.
– Роман, что ли, будешь писать?
– Нет. Пока читать.
– Друг ты мой ситцевый… Кстати, а почему ситцевый?
– Да, кстати.
– А ты не боишься, что у тебя выработается со временем и психология кочегара?
– Чего ж тут бояться?
– Но кочегара не потянет на роман.
– Не потянет, и ладно. Не буду писать роман.
– В нашем доме, кстати, дворник с философским образованием…
