По мере того как земля в XIII в. дорожала, в Париже, естественно, появлялось все больше многоэтажных домов. Но от этого отдельные жилища не обязательно становились просторней. В большинстве домов кухня и столовая поначалу совмещались. Только у богатых бюргеров ели в особом зале, не объединенном с кухней, и только в замках и монастырях кухня составляла как бы отдельную зону, обычно расположенную в подвале.
Кухня как обычного дома, так и самых крупных домов имела обширный камин, занимавший немалое место вдоль одной из стен. Под колпаком камина на двух подставках лежали дрова, пламя от которых лизало стенки котелка, подвешенного в одном из вырезов зубчатого крюка. На выступающие вперед стойки, в железные корзины в их верхней части, ставили готовые блюда, чтобы те не остывали, и там же на крюки, торчащие из штанги, вешали часто используемую утварь: шумовку, разливную ложку, большую двузубую вилку, вертела для жаренья, лопатку, каминные щипцы и кочергу. Таганы на земле позволяли ставить горшки на угли или в огонь. Кроме того, внутри просторного колпака, в его верхней части, могли подвешивать мясо, чтобы вялить его или коптить. Именно там, под этой своеобразной крышей, было место кухаря или кухарки. Там же, по обеим сторонам очага, на поставленные к его боковым стенкам две скамейки в холодные дни после еды садились сотрапезники, чтобы согреться и побеседовать в тепле.
На столе, стоявшем недалеко от камина, у стенки, лежала разнообразная утварь: решетки для жаренья, сковороды, вафельницы, сита, в том числе мучные, дуршлаги и терки. На этажерку ставили ступку с пестом, банку с солью и банку с пряностями. Близ «шолье» (cholier), через который сливали грязную воду, располагались плошки, кувшины и черпаки. Дальше стояла квашня (если хлеб пекли в доме), а еще дальше — хлебный ларь, где хранили хлеб, испеченный или купленный на несколько дней. С потолка свисали окорока, сало и головки сыра, убранные подальше от кошачьих когтей.
В столовой или в той части кухни, что служила столовой, стоял более или менее длинный прямоугольный стол, к которому крепилась скамья, иногда разделенная на отдельные места. Если скамьи не было, вместо нее ставили табуретки или деревянные скамеечки — сиденья для непритязательных. У богатых людей скамья могла иметь резную спинку и навес, и на нее клали квадратные подушки (carreaux).
Другой мебелью, обычной для столовой, был буфет: именно в нем расставляли посуду, оловянную и керамическую, в которой блюда подавали на стол. Но в богатых домах к нему добавлялся и поставец — мебель для людей с претензиями, имевшая сверху навес и состоявшая из ряда полок, прикрепленных одна над другой и выложенных тканью, на которых выставлялась напоказ демонстрировавшая богатство владельца драгоценная утварь, сверкавшая золотом и серебром.
Пышности ради его переносили в такое место, где бы он вернее ослеплял взгляды гостей или соседей, — например, в спальню молодой матери, когда та принимала поздравления подруг, а иногда даже, по некоторым большим праздникам, его выносили на улицу и ставили перед стеной, завешенной коврами, — разумеется, с уместными предосторожностями.
На этом о столовой закончим, разве что можно упомянуть еще небольшой закрытый шкафчик, ставившийся около стола, — креденцу, куда клали предметы, используемые для снятия пробы блюд.
Спальни тоже отражали богатство хозяина. В каком-нибудь дворце или очень богатом доме спальня могла быть обита богатой тканью, роскошно расшитой и украшенной фигурками или узорами; а обширное ложе, шириной до четырех метров, могло возвышаться на помосте с одной или двумя ступеньками, под балдахином, который держался на колоннах или был вставлен в резную вертикальную панель и выглядящую как глухая дверь. Дело в том, что кровати порой были рассчитаны на несколько человек, и благородный рыцарь, хозяин дома, побуждаемый братскими чувствами, вполне мог пригласить гостя разделить с ним ложе, а его собственная жена ложилась по другую сторону от него. Если обычай класть больных в больницах по несколько человек в одну постель, сохранившийся до XIX в., уже тогда, в XIII в., на взгляд некоторых наблюдателей представлялся проявлением грубой скаредности, то изначально он вовсе не выражал какого-то неуважения к больному.
