Среди мусульман был объявлен военный призыв. Эмир Азербайджана Марзубан ибн Мухаммед повел в бой 30 тысяч воинов, «но не мог сопротивляться русам, несмотря на большое число собранных им сил, не мог произвести на них даже сильного впечатления. Утром и вечером он начинал сражение и возвращался разбитым. Продолжалась война таким способом много дней, и всегда мусульмане были побеждены». Только когда среди русов началась эпидемия, Марзубану удалась разбить их военной хитростью, с помощью засады. И то русы сражались столь яростно, что победа показалась мусульманам чудом.
Вождь русов, ехавший в битву на осле, был убит с 700 воинами, но оставшиеся ушли в крепость. Там русы гибли от эпидемии. «Когда умирал один из них, хоронили его, а вместе с ним его оружие, платье и орудия, и жену или кого-нибудь другого из женщин, и слугу его, если он любил его, согласно их обычаю. После того как дело русов погибло, потревожили мусульмане могилы их и извлекли оттуда мечи их, которые имеют большой спрос и в наши дни, по причине своей остроты и своего превосходства», — заметил Ибн-Мискавейх, указывая, таким образом, на наличие среди русов скандинавов, предпочитавших трупоположение с оружием славянскому трупосожжению.
Не дожидаясь окончания осады, русы подожгли крепость и прорвались к своим кораблям, стоявшим на реке Куре. Хотя их охраняло всего 300 русов, мусульмане не осмелились нападать на этот флот. Уход страшного врага они восприняли как спасение. О том, что русы ушли непобежденными, сообщают и другие арабоязычные авторы. В Закавказье русы стали настоящей легендой. 160 лет спустя великий персидский поэт Низами сделал их сильнейшими противниками Александра Македонского, а его современник Шараф ал-Заман Тахир Марвази, вспоминая взятие Бердаа, написал: «Их мужество и храбрость хорошо известны, так что один из них равен нескольким из какого-либо другого народа. Если бы имели они лошадей и были всадниками, стали бы они великим бичом для людей». Воистину, прав был произнесший свое «Слово» на полвека раньше митрополит Иларион, говоря, что русские князья «не в худой и не в неведомой земле владычествуют, но в русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли»!
«Слышал я от людей, которые были свидетелями [набега] этих русов, — завершал свою повесть Ибн-Мискавейх, — удивительные рассказы о храбрости их и о пренебрежительном их отношении к собранным против них мусульманам. Один из этих рассказов был распространен в этой местности, и слышал я от многих, что пять людей русов собрались в одном из садов Бердаа; среди них был безбородый юноша, чистый лицом, сын одного из их начальников, а с ними несколько женщин-пленниц. Узнав о их присутствии, мусульмане окружили сад. Собралось большое число дейлемитов и других, чтобы сразиться с этими пятью людьми. Они старались получить хотя бы одного пленного из них, но не было к нему подступа, ибо не сдавался ни один из них. И до тех пор не могли они быть убиты, пока не убили в несколько раз большее число мусульман. Безбородый юноша был последним, оставшимся в живых. Когда он заметил, что будет взят в плен, он влез на дерево, которое было близко от него, и наносил сам себе удары кинжалом своим в смертельные места до тех пор, пока не упал мертвым»[58].
Вероятная табель Вещего Олега в 943/944 году в Бердаа выглядит в столь возвышенно-героическом контексте даже лучше, чем превосходный рассказ составителя «Повести временных лет» о волхве, коне и змее. Хотя и смерть от болезни в Старой Ладоге, по Начальной летописи, — это смерть героя-победителя на пути с добычей домой. А уход непобежденных русое, оставивших местным народам непревзойденный пример доблести, напоминает подвиги сына Игоря и Ольги, великого князя Святослава.
Возможно, что летописцы не знали об этом героическом эпизоде: для них Вещий Олег просто исчез в Руси, оставив власть Игорю. Возвращение дружинников, потерявших вождя, но позорно не павших на поле брани вместе с ним, вряд ли было триумфальным. Учитывая явный скандинавский элемент, оно могло проходить не через Дон к Днепру, но по Волжскому пути далеко мимо Киева, в Ладогу, с которой более ранний летописец связал последнее упоминание об Олеге. В любом случае активная деятельность Олега во время якобы единоличного княжения Игоря не вписывалась в концепцию летописцев.
