Повольники - страница 6

— Всех жалко.

— Жалко. Чего ему сделается? Не война же теперь. Послужит, вернется.

— А ежели война?

— Ну, это, чай, Бог не попустит.

А вечер длинный. И тихонько солнце уходит за бугры, и свет кроткий кругом, как умирающий…

Так день за днем идет, — какой палец ни укуси, все больно.

Потом письмо: «Хорошо служу, пришлите мне пять рублей», потом надежда — вот пройдет три года, он вернется. «Господь даст»… И острая материнская тоска, умягчилась временем, в тихую грусть преобразилась.

Лишь вечерами, когда за буграми умирало солнце, Митревна глядела на пустырь перед окнами, и плакала украдкой.

— Вернется же он, вернется.

Какой палец ни укуси…

Но пришел день, и по всей великой стране, из края в край — прошла высокая костлявая женщина с сумрачными глазами, женщина, одетая во все черное; она постучала во все окна всей страны — и сказала короткое слово:

— Война.

И все задрожали, как листья под ветром. И всюду зазвучали песни, полные печали. Если бы взвиться к небу, глянуть вниз…

Все мужики великой и малой Руси, суровые олончане и архангельцы, крепкие сибиряки, пылкие кавказцы, расчетливая Литва и упорные латыши, волжские татары и мордва, киргизы, калмыки, черемисы, поляки — все запели свои самые грустные песни: прощай, дом родной.

Война. Война.

Из города поскакали во все волости верховые — с бумагами — приказами. И день скакали, и ночь. И суток не исполнилось, все села и деревни разом поднялись. Утром — до света — мужики и бабы в поле на жнитве. Жнитво шло, урожай в тот год загляденье был. И прямо с поля — с серпами, с косами, в рубашках потных, трудовых, в лаптях разбитых, без шапки иной прямо так — на телегу и в город. И у всех мысль одна, приказ один:

— Скорей, скорей, скорей.

Заскрипели дороги и проселки, бабьим воем огласились.

— А, батюшки…

И все чуяли: черная костлявая высокая женщина с сумрачными глазами прошла по недожатым полям. И везде умерла радость.

— Война.

А город зашумел, переполнился, как закипающий горшок. В каждом дворе подводы, подводы, подводы. На улицах российское мужичье — лапотное, крепкое, с крепким запахом, с корявыми тяжелыми руками, с пытливостью в серых глазах… Оно — непобедимое, вечно выносливое мужичье, сердце и грудь и вся сила России — оно заполонило все улицы тысячами, десятками тысяч грудилось у воинского присутствия — запрудило много кварталов кругом.

— Война.

— Война, братцы…

— Немец наступает. Бей немца.

— Эх, чтоб этому немцу. Погодить бы надо недельки три. Пшаница поспела бы, рожь, работать во как надо, а он здесь…

— Просить надо воинского, чтобы отложили войну ну хошь на месяц. Нам теперь некогда. Надо хлеб убирать.

— Нельзя отложить. Аль вы не понимаете, дураки?..

— Эх…

— А, милый ты мой, Овдонюшка.

— Не плачь, баба, все идем…

— Сердца не надрывай.

— Братцы, да как же это теперь, я и ружья-то десять лет не видал.

— Научат.

— Эх, выпить бы что-л: теперь!

— И казенки-то закрыли.

— По какому случаю?

— Священная война, а ты тут с пьяной мордой.

— Да я бы для задеру.

— А, ненаглядный ты мой, Никитушка.

— Баба, иди к черту. Не тревожь душу.

— Сынок, Тимоша… Подь сюда. Я погляжу на тебя в остатний раз.

— Выпить бы теперь.

— Случай такой, а они закрыли казенки.

— Царь приказал.

— Ну, это, чай, зря говорят. Царь и не знает про это.

— А вон гляди, городовые… Что-ж и городовых берут на войну?

— Городовых не берут.

— Не беру-ут? Ах, они черти проклятые.

— Бей полицию!

— Брось ты шебутиться-то. Тут война, а ты — черт те знает…

— Вот я те ерболызну по харе.

— А, ну, ерболызни. А-ну…

— Разойдись!..

— Эт-то на-ас?.. Полиция?!.

— Бей полицию!

Раз-раз-раз!.. Рррр… — засвистал полицейский свисток. Толпа зявкнула и за городовыми. Те едва спаслись от мужичьих кулаков. Начальство прятаться. А воинский — храбрый.

— У меня с полицией, как хотите, а на войну итти надо.

— Да, ваше благородие, да разе мы не понимаем? Сами запасные, сами служили. Война — дело царское.

— Урр-ра!..

— Выпить бы.

— А, ненаглядный ты мой, Петюшечка.

— Не вой, дьявол.

— Выпить бы.

— Ребя, в Клейменом конце казенку громят.

— Бей казенки!..

— Ар-ря! Ва-а! Бей!

И потоками в разные концы — к казенкам, к пивным, к трактирам.