— А где мы выпьем ее? — чуть не заискивающе проговорил Григорий, протягивая инвалиду бутылку.
— Было бы что! — весело подмигнул тот. — У бога места много! Бери ящик, садись. Или ты больше по ресторанам привык? Официанты, музыка, белые салфеточки, хрустальные рюмки, а?
— Не был я там ни разу, — честно признался Григорий. — А надо хоть для интереса зайти, узнать, что к чему и почему...
— Пока зайдешь, а здесь уже все готово... — оборвал его инвалид. — На, опрокинь, — протянул инвалид Григорию почти полный стакан, — а это тебе закусь первый сорт, — подал он головку лука. — И мне еще одна осталась...
Пить Григорию не хотелось, но чтобы не обидеть нового знакомого, он храбро поднес стакан ко рту и единым духом опорожнил его.
— Молодца! — похвалил Степан. — Сразу видать — фронтовик. Ты где воевал-то? На каком фронте? Кровь-то видел свою?
Нюхая лук, Григорий коротко отвечал на сыпавшиеся вопросы. Степан налил себе стакан, посмотрел через него на свет, пошептал что-то и заученным, ухарским движением выплеснул содержимое в рот.
— Словно Иисус Христос в лаптях по душе прошел, — со вздохом облегчения проговорил Степан и, довольно крякнув, погладил себя по груди. — Вот теперь порядочек в танковых частях!
Он откинулся спиной к штабелю, уперся затылком в ящик, закрыл глаза. А когда снова открыл их, Григорий поразился: лицо Степана было совершенно пьяным, тело обмякло, язык плохо повиновался.
— Ты, наверное, думаешь, вот еще... забулдыга... навязался на мою голову... Правильно!.. Забулдыга я! А почему? Вот ты обозвал меня забулдыгой...
Григорий сделал протестующий жест рукой: он же не проронил ни слова! Но Степан только отмахнулся от него и продолжал:
— Обозвал... Да... А я, может, в душе — настоящий человек! А почему пью? А что мне еще делать? Куда пойти, кому пожаловаться? Дома у меня нету, никого нету! Была мать — схоронил, была жена — хвостом завертела, ушла... На кой... ей... это... самое... такой обрубок? Она молодая... Я тоже молодой... Тебе сколько? Тридцати нету? Нету. А мне только прошлый год стукнуло три десятка... А дают все пятьдесят!
Григорий внимательно вгляделся в лицо собеседника. Рыжеватая, с проседью щетина кое-где покрывала щеки, подбородок, шею. На лбу, у рта — глубокие морщины, под глазами — мешки...
«И я бы дал ему не меньше, — с жалостью подумал Григорий. — Как жизнь обошлась с ним сурово...»
— А мне до пятидесяти еще жить и жить... Если только жить буду... А куда денусь? Ты на фронте был? Был. Значит, знаешь... Когда месяцами в снегу да в грязи валяешься, и фашист тебе голову поднять не дает, а тут еще подвозу харчей и махорки негу... Думаешь, хоть бы шлепнули тебя! На черта она тебе такая жизнь нужна! Подыми голову — тебя и шлепнет... Сходу шлепнет... И отходную не успеешь прочитать. А не поднимешь! Вот, ей-ей, не поднимешь! Потому что жить каждому хочется... И мне хотелось... И сейчас хочется. А то бы давно... Впереди же ничего нету... Все осталось позади. Я на фронт на двух ногах бежал... А оттуда меня, как мешок с... сгрузили... Одна дорога — в собес за пенсией, оттуда — в сельпо... «Полбанки» на троих, все в доску пьяные... Вот и жизнь...
Григорию хотелось что-то говорить, найти слова, которые хоть чуточку утешат этого отчаявшегося человека. Но слов не было. Что мог сказать или посоветовать Григорий? Что нужно взять себя в руки, крепиться, держаться, все образуется со временем? Что и сейчас он может быть полезным? Что найдется женщина, которая заменит ему ту, вертихвостку?
Но Григорий чувствовал, что все эти слова прозвучат фальшиво, как расстроенная балалайка. Сам же Григорий ударился в панику, когда представил себя на месте сапожника дяди Вани, подбивающего на углу набойки.
Так что же он может посоветовать Степану?
Григорий молчал, а в уши ему то вползал свистящий шепот, то врывался надрывный крик.
— ...Вот ты прошел до магазина, на земле твои отпечаточки... каблук, носочек — все чин-чинарем... Сразу видно — человек прошел. А я пройду... — замотал Степан головой, заскрипел зубами, — пройду... Пройду... — снова повторил он с надрывом, — будто мешок с дерьмом протащили. И ты меня успокаиваешь?! Пошли вы все... знаешь куда? Учителя нашлись! Почему у вас есть ноги, а у меня нет? Я ведь тоже человек! Эх, какой я человек? — что есть силы хватил он кулаком по земле. — Был человек когда-то... Ты еще пить будешь? — поднял Степан на Григория протрезвевшие глаза.
