— А дети что-то знают?
— Рэд не может докопаться, отчего в твоем доме пахнет камнем. Что это такое с Рэдом, Дейд?
— Он знает?
— Знает. Сейчас он уже знает. Запах кожи от стульев в твоей гостиной. Кофе он нашел на книжной полке, а букет засохших роз на камине, в серебряной вазе. Он хотел узнать, откуда же запах камня — не от тебя ли, от одинокой жизни в доме, в котором когда-то было трое детишек — два сына и дочь. Сейчас он уже знает. Что-то знает. Он очень привязан к ней. Он любит ее, как я, и вдобавок еще по-своему, больше, сильнее. Что это такое с нами, Дейд?
— Я знаю, откуда запах камня, — сказал Дейд.
— А что это за букет?
— Ее.
— Как она? Как твоя жена, Дейд?
— Не знаю, Ивен.
— Меня легко было спрашивать, — сказал младший брат. — Меня ты спрашивал, но вот я спрашиваю тебя, а ты в ответ — не знаю. И это все? Мне уже жаль ее. Все это не из-за нашей ли гордости? Ты не знаешь. И это все?
— Это все, Ивен.
— Спустя столько времени? Спустя девять лет?
— Да.
— Почему? Кто мы такие, в конце концов? Кем себя мним?
— Все это так или иначе скверно, — сказал старший брат, — но еще скверней, если у человека нет гордости.
— Ладно, Дейд, — сказал он. — О господи, ладно. Но неужели нам нельзя быть сквернее? Неужели нам нельзя быть скверней других?
— Не знаю. Можно ли нам? Нельзя ли?
— Я сказал тебе, что уже жалею ее. Что же это такое с нами, Дейд? Ты хочешь, чтобы я жалел и дальше, раз уж проснулось во мне это чувство. Ты не принимаешь всего, но хочешь, чтоб я все принял.
Они вышли к домам, к тротуарам, миновали три квартала, потом младший брат повернулся, и они зашагали назад. В аэропорту Ивен направился к кассе и взял билет во Фресно.
Было пять утра, когда он добрался до дома в Кловисе. Вошел сначала к дочке: она лежала на кровати, совсем голенькая, крепко спала — раскинувшись в покое, которого, казалось, ничем не нарушить. Он подумал, что теперь нужно взглянуть на мальчика, но мальчик и мать оказались вместе. Мальчик лежал почти так же покойно и безмятежно, как и его сестра, но в позе женщины была напряженность. Он долго стоял, не отводя от них взгляда, и наконец женщина открыла глаза. В первое мгновение она не помнила ни о чем, потом вспомнила, быстро привстала. Лицо ее исказилось, она беззвучно заплакала, голова свесилась, волосы упали на грудь. Она соскочила с постели, обвила его руками и прошептала что-то, не похожее ни на какие слова. Он повел ее в предназначавшуюся им двоим комнату, откинул покрывало с кровати. Она легла, все еще вздрагивая, всхлипывая, а он сел рядом и стал ждать, хотя и невозможно было представить себе, чего он ждет, чего ему еще ждать.
* * *
Он сидел в мертвом оцепенении, уставившись в пол, — глаза его были широко открыты, но слепы, — слушал бедную женщину, ни о чем не думая. Так прошло больше часа. И тут в комнату вбежала их дочь, бросилась к нему на руки — так, словно это не она была, а ее мать, но уже прощенная. Он обнял дочь, прильнул губами к ее шее, прижался к ней в том же мертвом оцепенении, все еще неспособный думать, понимать, говорить. Женщина перестала плакать, потому что она знала, что при дочери нельзя.
— Ты встал раньше меня, папа, — сказала девочка, — а я всегда встаю первая. — Она обернулась к женщине. — Мама! — сказала она. — И ты проснулась!
Женщина попыталась улыбнуться. Девочка забралась к ней в постель и мигом устроилась так, чтобы потеснее прижаться к матери.
— Папа, — сказала она, — что это с твоим лицом?
— Я споткнулся.
— Папа! — сказала девочка, ничуть не поверив. — Ты не мог споткнуться! Это Рэд спотыкается! Это я спотыкаюсь! Ты никогда не спотыкаешься, папа.
— А вот споткнулся.
— Ты упал? Ударился?
— Да. Лицом.
— О, папа! — сказала девочка, слезая с кровати.
Она кинулась целовать его. Он следил за женщиной и по глазам ее видел, что сейчас она расплачется. Он качнул головой, и она сдержалась.
— Бедный папа, — сказала девочка. — Ты споткнулся и упал, как маленький мальчик?
— Нет, — сказал он. — Я споткнулся как муж, как отец. — Он внезапно обнял девочку, ожесточенный, злой на себя, и потом сказал почти со смехом: — Каждый может споткнуться.