«В Баку трамвай есть…»
Когда учитель Мурсал, держа за руку сынишку, осторожно постучал в калитку, профессор Джемшидов расхаживал по айвану. Село солнце, горы покрыла тень, потянуло прохладой; в летнюю пору это лучшее время дня. Джемшидов, не выносивший жары, только под вечер и мог вздохнуть свободно. Только в эти вечерние часы он оживал, и у него хватало сил отдаться размышлениям, в остальное время Джемшидов чуть живой лежал на раскладушке под деревом.
Джемшидов по стуку узнал, кто к нему пожаловал. Bo-первых, стучать так мог единственный в деревне человек — учитель Мурсал. Во-вторых, учитель Мурсал значился первым в списке тех немногих лиц, которые подходили к калитке Джемшидова; он был единственный из представителей здешней интеллигенции, считавший своим долгом наносить визиты земляку-профессору. Стоило профессору прибыть в деревню, на следующий же день, всегда в одно и то же время учитель Мурсал тихонечко стучал к нему в калитку. Он мог простоять перед калиткой час, два часа, но постучать чуть громче не мог — не позволяла учтивость.
«Входите!» — бросил профессор, обернувшись к калитке, потом зашел в дом, сказал жене, чтоб достала из старого портфеля сотенную бумажку, а это также свидетельствовало, что Джемшидов не сомневался: пришел учитель Мурсал.
Приподняв скатерть на стоявшем посреди веранды столе, Джемшидов сунул туда сотенную. И снова просто так, без надобности вошел в комнату, вернулся, опять вошел — профессора нервировал этот осторожный стук в калитку, потому что стук этот всякий раз раздавался в драгоценные часы его размышлений. Кроме того, в уверенности, что стоявший у калитки человек не мог быть никем, кроме учителя Мурсала, не было ничего отрадного; глядя на этого человека, Джемшидов всякий раз ощущал, как у него поднимается давление.
Именно поэтому Туту ханум и встревожилась, узнав, что явился Мурсал.
— Возьми себя в руки, — шепнула она мужу, выходя на айван. — Гость есть гость, пришел — милости просим, что ты на всех так злишься?
Профессор ничего не ответил, кивнул. Да и некогда было отвечать: учитель Мурсал, держа сына за руку, уже поднимался по ступенькам.
— Добрый вечер! Гостей принимаете?
— Добрый вечер! — ответил Джемшидов, а сам подумал: «Гостей!..» И еще подумал, что, как не стыдно, как совести хватает у дурака — каждый раз одни и те же слова!
Подоспела Туту ханум.
— Добро пожаловать! — приветливо сказала она. — Здравствуйте, дорогой Мурсал! И ты здравствуй, детка! Сыночек ваш? А как зовут?.. Как тебя зовут, милый?
— Теймур меня зовут! — нисколько не смутившись, сказал мальчик.
— Это который же у тебя? — подал голос профессор.
— Я уж и счет потерял! — учитель Мурсал усмехнулся. — Должно, шестой. Младший, да еще единственный сын, избаловали парнишку… Вчера услышал, что к вам собираюсь, пристал, как с ножом к горлу: возьми да возьми! Даже есть не стал…
Профессор повернулся к жене.
— Принеси ребенку поесть!
— Я не в том смысле… — учитель Мурсал залился краской. — Он обедал, сыт…
Профессор хотел что-то сказать, не сказал. Только сердито заворочался на стуле.
— Я не хочу есть! — сказал мальчик. — Конфет хочу! — и показал на прикрытую салфеткой вазу.
— Теймур! — воскликнул учитель Мурсал. — Ты что? Что ты?
— Домой хочу!
— Хорошо, хорошо, сейчас пойдем! Разве ты не хотел поддаться с дядей-профессором?
— Нет!
— Тогда иди, я сейчас.
— Это хлеб, мальчик. — Профессор приподнял салфетку. — Конфеты едят после ужина.
— Видишь, — сказал Мурсал сыну, разочарованно глядевшему на хлеб, — салфеточкой прикрыли, чтоб мухи не садились.
Мальчик повел глазами по сторонам, выглядывая мух. Взгляд его наткнулся на грушу, свисавшую над перилами.
— Грушу хочу! — заявил он, снова вогнав отца в краску.
— Они еще не поспели, сынок.
— У вас тоже мухи? — спросил профессор, отворачиваясь от мальчишки.
— Дети, как мухам не быть? — Мурсал виновато улыбнулся. — У вас-то они откуда?
— Не в детях дело! Двор надо в чистоте содержать.
— Как его будешь содержать, когда дети? Невозможно…
— Вы всегда найдете оправдание! — Джемшидов раздраженно поморщился. — Детей воспитывать надо, а вы одно знаете — плодить! Если к порядку не приучены, конечно, чистоты не будет. Вонь — пройти невозможно.
