Взойдет солнце, и проснется время, — время учиться, время жать, время молотить… И времена председателя Самандара вспомнятся вместе с их жатвой и молотьбой, поспевающими хлебами и шумными гумнами, что затаились в самом отдаленном уголке этого мира, в той неведомой дали, где прячется солнце.
Здесь же, где находился Керим, времени не было. Не было ни жатвы, ни молотьбы зерна, ни жары не было, ни холода. Именно поэтому, должно быть, места эти и показались Кериму похожими на другую планету.
И по законам своего удивительного сна Керим знал, что он должен непременно пройти из конца в конец это ущелье до восхода солнца. Но тогда почему он не шел, чего ждал? То ли опьянил его воздух этих мест, не позволяя сделать первый шаг?.. Керим медлил. Словно в мире, где не было времени, не могло существовать и движения. Словно здесь и верно была другая планета, и законы ее оставались Кериму неведомы.
Он незаметно поддался призрачному, обманчиво похожему на небытие чувству, но длительное пребывание в абсолютном покое неожиданно пробудило в нем сомнение, и он содрогнулся, и внезапно открыл глаза, и увидел все ту же комнату и знакомую тень ка стене. Керим вздрогнул и проснулся окончательно. Тень на стене могла принадлежать только живому Наги, и, конечно, сам Наги неторопливо прогуливался по комнате, ожидая пробуждения Керима.
4
Наги продолжал молчать и тогда, когда убедился, что Керим проснулся; он только небрежно включил свет, все так же небрежно подошел к столу. Отыскав среди бутылок с вином одну нераскупоренную, Наги вытащил зубами пробку, выплюнул ее на пол. Затем поднес бутылку к губам и жадно, пока хватало дыхания, пил. Потом долго разглядывал на свет остаток вина. Затем принялся изучать лицо Керима, глядя на него сквозь все ту же бутылку. Это начинало походить на странную пантомиму. Наконец, Наги, по-видимому, обдумав мысль, заключил:
— Нет, тебе нельзя. — И пояснил: — Тебе пить вредно.
Оглушенный событиями ночи, Керим почти не понимал происходящего. Мелькнула дикая мысль: что, если, пока он спал, мир сместился куда-то, и комната эта сжалась, став ниже и уже, и диван этот показался ему сброшенным с какой-то неведомой высоты, и даже самого Наги будто бы только сейчас бросили на землю. Было похоже, что весь мир упал, став ниже и мельче, и Керим мучился этой тайной, не в силах ее разгадать.
— Ты что, еще не очухался?
Керим буркнул что-то в ответ, и сам подивился хриплому своему голосу.
Наги снова взял бутылку, поднес ее к губам, однако пить не стал.
— Хорошо же ты выдрыхся, — проговорил он. — Гляжу, умиляюсь… Прямо зайчонок… Жаль было тебя будить. Э, друг, ты вообще, я скажу, напоминаешь мне зайца. Слушай, почему все-таки ты похож на зайца, Керим?
Наги сделал несколько глотков и, держа бутылку в руках, широко улыбнулся. И то ли от вина, выпитого Наги, то ли от довольной его улыбки, то ли от чего другого, но к Кериму неожиданно вернулась сила.
— Что, долго я спал?
— Ты это у меня спрашиваешь? — Наги согнал с лица улыбку, отпил еще немного. Затем опустил бутылку на пол, закурил. — Так зачем же ты сюда явился?
— Не знаю.
— А то, может, снова случай подвернулся?
Керим изумленно взглянул в лицо Наги.
— Да нет, — сказал он, — не было случая.
— Приехал на такси?
— Нет.
— А на чем тогда?
— Ни на чем.
Наги сделал попытку улыбнуться, но улыбки не вышло. Теперь, когда он снова посмотрел на Керима, во взгляде его сквозило сомнение.
— Неужели с тех пор ни разу не представилось случая?
Керим промолчал, потому что во всем, что касалось «случаев», он до сих пор разбирался слабо.
Наги пригасил только что зажженную сигарету в консервной банке.
— Я, кажется, напрасно уговаривал тебя сегодня пить водку, — вдруг сказал он. И нервно добавил: — Э, ты что ж мне на спину свой груз валишь? Может, скажешь, я нарочно тебя спаивал?
— A-а, ерунда все это… — проговорил Керим и взглянул прямо в лицо Наги.
Но долго смотреть ему в лицо Керим не смог. Отсвет незамеченного им прежде уродства лег на знакомые черты Наги. Они тоже принадлежали окружающему теперь Кериму миру. Только ему — и ничему больше…
И Керим, сброшенный резко и больно с чистой высоты своих ночных видений, поднялся с дивана, встал на ноги. И тяжелое, непреодолимое желание сказать Наги жестокие и тяжелые слова овладело им. Он приблизился вплотную к этому почти незнакомому лицу и выдохнул в него:
