Вот уже пять-шесть лет минуло с тех пор, как Наги, что называется, сбился с дороги. Легко ли было Кериму упрекать его за это? Наги забросил готовую кандидатскую диссертацию и пробавлялся тем, что время от времени писал диссертации для других… Для тех, у кого было все, кроме докторской или кандидатской, кроме заветной степени. У них была сильная воля: они запирали Наги в комнате и заставляли работать — и он неотрывно работал. А потом, вырвавшись, так же беспробудно пил. Если им доводилось случайно встретиться, Наги, едва поздоровавшись, звал Керима выпить, и никогда не верил в искренность его отказов. В таких случаях Наги подолгу смотрел в лицо другу. И все-таки никогда, ни разу Наги не заставлял его пить.
Увещевания и уговоры Керима Наги выслушивал с безмерным удивлением, молча. И улыбался, тихо, с любовью улыбался. Кто знает, может быть, доводы и уговоры Керима и вправду были смешными…
Порой в самых далеких закоулках своей души Керим находил что-то похожее на зависть к Наги. Его тянуло к другу — и в то же время в нем росла сила отталкивания. Уйти, уйти! Иначе трясина, в которую ступил Наги, неминуемо затянула бы и Керима. Волей-неволей Керим должен был оказаться сильней тяготения к другу. Иного пути не было. Без этого Керим не смог бы ни закончить диссертацию, ни защитить ее — свою, настоящую диссертацию. В этой честной работе, считал Керим, не было ни грамма предательства по отношению к Наги. Напротив — здесь была верность их прежней дружбе — честной и неподкупной. Верность, которой так дорожили они оба. И чтобы эта верность не была нарушена, считал Керим, надо было жить правдой — в науке, в буднях, во всем. Другой верности не знал Керим.
Но и иного друга он не знал. С Наги был связан целый мир, и занять его место в этом мире никому другому было немыслимо…
* * *
«Наги, Наги, Наги!», — и он спешил к светлеющему в ночи дому Тогрула, спешил, словно знал, что там, у Тогрула, с тех пор все еще сидит и ждет его верный, улыбающийся Наги, прежний Наги.
И ждет девушка. Словно не существовало разделившее их время, и где-то по-прежнему в эту минуту есть комната, в незанавешенные окна которой льется лунный свет, и свет этот, серебристый и тягучий, можно пить. Лунный свет и залитая им девушка, а все остальное, все пролегшие между нынешней и той ночью годы — это всего лишь дорога, волшебная дорога, ведущая в ту лунную комнату.
И надо же — чего не случается в мире! — балкон над головой Керима и вправду оказался балконом Тогрула. В квартире и сейчас никто не жил. Это было видно сразу — по грязной, в подтеках штукатурке на балконе, по слою пыли на стеклах. Все то же, неведомое чувство, подсказало Кериму, что ключ должен лежать вот здесь, с левой стороны, под выщербленным кирпичом…
Он отпер дверь и вошел. Не включая света, бросился на диван. И только потом уже медленно встал и зажег свет. Комната не изменилась. Все было на месте: старый, продавленный диван, несколько стульев. В центре, на прямоугольнике стола — консервные банки, коньяк, несколько винных бутылок…
Керим погасил свет. Теперь он лежал на диване вниз лицом. Он ничего не видел, но знал, что на неубранном столе четыре бокала. Кому принадлежали они? Кто бывал здесь — Наги, Тогрул или сюда ходят теперь вовсе незнакомые Кериму люди? Господи, ну какое же тебе дело до тех, кто пил вино из этих бокалов? До тех, кто входил в эту комнату… И не наваждение ли та, живущая в памяти Керима ночь? Неужто, кроме тех двух девушек, и вправду нет женщин во всем мире…
А они, те девушки, едва настало утро, ушли, словно растворились. Они не разрешили Наги и Кериму проводить их. Впрочем, ни Наги, ни Керим на этом, кажется, особенно не настаивали. Ведь впереди было так много встреч, и первая из них — сегодняшним вечером, все на той же стоянке такси. Но этой вечерней встречи не получилось — девушки не пришли. Тогда, напрасно прождав их, Керим расстался с Наги, и один пришел сюда, в эту квартиру, и на этом вот продавленном диване плакал навзрыд, так он плакал первый раз в своей жизни. Сколько потом дней кряду в одиночестве напрасно ждал он здесь, в этой комнате… Однажды Керим, выпив, во всем признался Наги. Он говорил, сбиваясь и задыхаясь, и по лицу его текли слезы. Ни улыбки, ни слова неверного не позволил себе Наги в тот раз, не сделал ничего, что могло бы испачкать память о девушке в сердце Керима. Наги словно боялся спугнуть волшебство той ночи. Как благодарен за это был ему Керим!
