— Окно почему не открываешь?
— Шумно очень…
— Так что лучше: шум или задохнуться?
— Задохнуться! — ответил я, — мне было уже все равно что отвечать.
— Ну, тогда задыхайся! — Даян-киши встал. — Езжай на Урал!.. Прокручивай деньги с Марусками!.. Твой дед Курбанали — Медведь косолапый, золото там для тебя зарыл!..
Нужно было, конечно, что-то сказать, но я не произнес ни слова — боялся, что старик снова опустится на стул. Слава богу, он пошел к двери. И мне вдруг захотелось выскочить на балкон, и, только старик покажется из подъезда, отругать его на чем свет стоит. К счастью, гость еще не вышел на улицу, а тут вдруг перед глазами у меня снежной белизной забелели миндальные деревья, и язык уже не повернулся ругать Даяна-киши…
7
…А здесь, на поминках, где собрались бузбулакцы, слышался сейчас один только голос — голос дяди Даяна.
— … это, конечно, так: в воспитании ребенка отец роль играет, только мать ничем не заменишь, это — статья особая. Вот тут вас, грамотных, полно, знаете, небось, в Америке есть такой врач — Бенжамин Спок, большой человек. Так вот что он пишет…
Нейматулла, чуть подавшись вперед, почтительно слушал дядю Даяна. А Рафи! Как он сжался, как съежился, бедняга! Того и гляди под стол нырнет!
… — Бенжамин Спок…
— Говорят, Ганбара опять забрали, — заметил мой сосед, — не знаешь, правда, нет?
— А не знаете, — с горечью произнес вдруг кто-то рядом, — почему никогда мы не ходим друг к другу?
И другой, словно на лету подхватив эти слова, громко повторил:
— Правда, почему? Почему мы не ходим друг к другу? Дядя Даян?
— Потому что скряги, — сказал дядя Даян, не спеша пожевывая большой кусок халвы, которую только что взял с блюда. — Жадны очень. — Оставив в покое Бенжамина Спока, он уже намеревался перейти к этой новой теме, но его перебили:
— Чего в Бузбулак не едешь, дядя Даян?
— А чего я там не видал — развалины?
— Как это? Родина же твоя.
— Нету у меня никакой родины.
— Это он верно… — с ехидцей произнес кто-то.
— Для меня то место родное, где… — дядя Даян закашлялся — то ли халвой поперхнулся, то ли еще почему…
— Где у меня сад расти может! — договорил за него тот, ехидный. — В Бузбулаке сейчас земли — навалом! Паши да засевай!..
— Ну все-таки… — видно было, что собеседник дяди Даяна так просто не отступится. — С братьями, сестрами повидался бы…
— Нет у меня там братьев!
— А Муслим? Муслим тебе что — не брат?
— Был бы братом, не женился бы на Карахановой дочке! Ведь Карахан тогда и отца нашего впутал — пять месяцев человек в тюрьме проторчал!..
— Ну, дядя Даян, у тебя на каждое слово отговорка!
— А ты умные слова говори! Не для того вас учат, чтоб чего не попадя мололи!.. — Тут дядя Даян почему-то взглянул на Неймета Намаза. — Я вот хочу сидящим здесь образованным товарищам вопрос задать. Только уж прошу повнимательнее: во вчерашних «Известиях»…
Поразительно, просто поразительно: человеку почти восемьдесят лет, и он нисколько не похож на нормального бузбулакского старика. Во всяком случае в истории Бузбулака таких стариков не было. Немножко дядя Даян похож на директора бани, немножко — на типового пенсионера, немножко (простите, ради бога) на профсоюзного работника, что ли…
Вырванные из земли деревья — погибают: наверное, в том их счастье…
8
Вскоре сидевшие за столом разбились на кучки, и в каждой завязался свой разговор (на поминках всегда так).
Нариман поднялся и распрощался, кивнув всем по очереди. Рафи тоже было заворочался на стуле, но куда там — дядя Даян бубнил ему что-то в самое ухо, да еще держал за руку, — вырваться не было никакой возможности.
На противоположном конце стола внимательно слушали Неймета; Неймет Намаз умел говорить, а главное — на свете есть много важных вещей, ему одному только известных. Так, например, Неймет Намаз прекрасно знает, что «родина» — это не Баку, не Бузбулак, не какой-то там сад миндалевых деревьев, Родина — это могучая сила, высокая цель — в общем что-то такое, к чему из всех собравшихся здесь людей самое близкое отношение имеет он — Нейматулла. Вернее, Неймет Намаз. Нейматулла — что, ерунда, Нейматуллой любой может стать, а «Неймет Намаз» — это не каждому дано. Слушавшие Неймета, видимо, именно так и полагали, потому что эффект от каждого его слова был настолько силен, что долгое время отражался на лицах, причем на многих лицах он задерживался настолько основательно, что чуть ли не заставлял человека вскакивать, бросаться к Нейматулле, обнимать и целовать его (на поминках и такое случается).
