Проснувшись, Казим увидал на столе вчерашнюю бутылку, но Меджида не увидел. В другом углу комнаты лежал на кровати краснолицый, лысый человек и старательно молотил себя кулаками по животу, вылезавшему из широких черных трусов. Живот был волосатый, круглый, руки толстые и маленькие…
Заметив, что Казим удивленно уставился на него, толстяк усмехнулся и сказал, не переставая колотить себя кулаками:
— Доброе утро, сынок! Ну и здоров ты храпеть! Это где ж ты так научился, прости за нескромность?
«Профессор, — подумал Казим, вспомнив, что говорила Забите. — Который в кино ходил…» То ли потому, что человек этот сразу вызвал у него неприязнь, то ли еще почему, но он быстро ощупал карманы. Деньги были на месте.
За ночь распогодилось. Солнце сияло, окрасив в золото вчерашний сероватый мир, и мир стал больше, светлей, просторней, Хотелось ходить, смотреть, гулять, хотелось жить в этом мире. Наверное, именно потому, что мир был такой широкий и светлый, отсутствие Меджида отозвалось стоном внутри у Казима, захотелось плакать.
— Тут один худощавый мужчина спал. Вы не видели его?
Профессор не ответил, был занят: дубасил себя по животу с таким азартом, как делают это иногда барабанщики на свадьбе.
Наколотившись до изнеможения, весь в поту, он раскинул руки и ноги, долго отдувался.
— Ты про этого алкаша? — спросил он, кивнув на кровать Меджида. — Всю ночь сиднем просидел. Только сейчас ушел, сказал: на базар, за мясом.
Казим постепенно приходил в себя. Он уже хотел уходить, как профессор поднялся с кровати.
— Ты откуда же будешь?
— Я здешний, бузбулакский.
Профессор был маленький, круглый человек. Он достал из-под подушки рубаху, такого же цвета, как его лысина, надел ее.
— Бузбулак — хорошее место, — сказал он и, видимо, несколько смягчившись, внимательно оглядел Казима. — И что ж ты делаешь в Бузбулаке?
— Я там сейчас не живу. — Казим немного подумал. — Сейчас я в Баку. А вы это всегда? — он стукнул себя кулаком по животу.
— Да ты и впрямь деревенский? Гимнастику не видел?
— Почему, видел.
— Ну так вот. А наперед запомни: увидишь что, удивления не показывай. В Баку где живешь?
— На Басина… — сказал Казим.
— А чего приехал?
— Так… Дело было.
— Алкаш этот тоже ваш бузбулакский?
— Нет, — сказал Казим, — из Багдада! — Ему все больше становилось не по нутру, что толстяк зовет Меджида алкашом.
— Что ж, Багдад — неплохое место. Только с Бузбулаком не сравнится. Я ведь здешний. В тридцать первом переехал Баку.
— Понятно… — вынужден был сказать Казим.
— Насчет Багдада ты хорошо ввернул, И вообще, на порядочного смахиваешь. В институте учился?
— Учился…
— Знаешь меня?
— Нет! — Казим удивленно взглянул на толстяка, никогда не встречал такого болтливого нахала.
— Мамедзаде! Мамед Ганбарович! Не слыхал?
— Не слыхал.
— Да ты же по моим книжкам учился! — Профессор был искренне удивлен. Он настежь распахнул окно, вздохнул полной грудью. — Воздух, а!.. Всякие эти кисловодски в подметки не годятся здешним местам! Подожди, я сейчас. Тоже на базар пойду.
Поглаживая живот, профессор поспешно засеменил к уборной. Казим не знал, что делать. У него не было ни малейшего желания ждать этого человека, но встать и уйти было как-то неловко.
Пофыркав перед умывальником, профессор вернулся; вид у него был довольный.
— Ну, вот — сказал он, — сейчас немного займемся бородой, и готово! — Он достал из ящика тумбочки электробритву и стал бриться. — Ну, с этот бузбулакский багдадец, он что тебе, родня?
— Нет, не родня.
— И чем он занимается, когда не пьян?
— Он директор! — выпалил Казим. — Директор клуба. И никакой он не алкаш. Он контуженный. На фронте его контузило. Ему разрешено пить!
— Вот как?.. Значит, по разрешению пьет? Справка есть?
— Не знаю… Кажется, есть…
— Не знаешь, не говори. Нет, сынок, таких справок не бывает. А чего ты не бреешься?
— Бритву не взял. В парикмахерской побреюсь.
— Когда в Баку едешь?
— Сегодня.
— Прекрасно! Значит, вместе поедем. Билет взял?
— Нет.
— Прекрасно! И я не брал. Пойдем сейчас и возьмем. «СВ» подойдет тебе?
— Можно, — сказал Казим, ничего не поняв.
— Все! Пойдем и возьмем! Значит, говоришь, алкаш — директор клуба?
