В шашлычной Меджид выпил свои сто пятьдесят, и они взяли по порции пити и по шашлыку из печенки. Когда они вышли из шашлычной, им пришло в голову, что необходимо достать бензин для зажигалки. Бензина они нигде достать не смогли и часа через два снова оказались в шашлычной.
Когда они во второй раз вышли оттуда, бакинский поезд давно прошел. Было совсем темно. Меджид снова достал из кармана часы с цепочкой, которые сто раз совал Казиму под нос еще там, в шашлычной. Казим прекрасно видел и цифры, и стрелки, но все равно — поверить, что его поезд ушел, Казим не мог. Они долго стояли перед безлюдным, притихшим базаром и спорили, ушел или не ушел поезд. В конце концов Казим разобиделся на Меджида и пешком отправился на станцию. Меджид сидел на тротуаре, покуривал. Докурил сигарету, машин все не было. Он хотел уже достать новую, но тут в конце улицы увидел Казима.
Казим подошел и молча сел рядом с Меджидом. Видно, его пробрало вечерним холодком, и он наконец уразумел, что поезд ушел. Так они сидели довольно долго, потом Казим спросил!
— И что будем делать?
— Пойдем к Забите — вставая, сказал Меджид.
— Кто это — Забите? — спросил Казим, нехотя поднимаясь с тротуара.
— Наша Забите, бузбулакская. Ну что, не помнишь? Она тут в гостинице работает.
— В гостинице? — Казим почему-то обрадовался.
Женщина эта давным-давно не живет в Бузбулаке, но Казим прекрасно помнил, как она выступала на сцене бузбулакского клуба, возглавляемого этим же Меджидом и бывшего тогда на вершине своей славы. Забите участвовала в представлениях, пела песни и, вне всякого сомнения, была среди бузбулакских женщин актрисой номер один. Кроме того, она вела агитработу среди женского населения, за что ее и прозвали «Забите — депутатка».
Гостиница стояла на окраине райцентра, у речки. Меджид подергал дверь и, убедившись, что она заперта, громко крикнул:
— Эй, Забите! Открой!
— А, негодник, явился? — беззлобно отозвалась из-за двери Забите, узнав голос Меджида. Отперла дверь, увидела Казима, плюнула.
— И парня напоил?
— Нет, это он меня поил.
— Бузбулакский, что ли?
— Конечно. Внук его высокопревосходительства Кебле Казима.
— Ты в этом Бузбулаке всех, видно, готов споить, — проворчала Забите, искоса поглядев на Казима.
— Милая ты моя, Забите! — Меджид дружески обхватил женщину за шею. — Состарились мы с тобой!..
Забите оттолкнула его, но Меджид пошатнулся, и она заботливо подхватила его под руку.
— Проходи, хватит чушь пороть! Состарились!.. Ты и в молодости такой же был. Не просыхал! Не до баб тебе было!
То, что именовалось гостиницей, было простым деревенским домом: две комнаты — большая и поменьше, и застекленная веранда. Большая комната предназначалась для гостей, в меньшей, видимо, располагалась сама Забите. Но насчет чистоты и порядка все было на высшем уровне.
Забите отворила дверь в комнату.
— Люкус! — сказала она. В комнате стояло штук пятнадцать кроватей. — Вон те две, у окна, — ваши. И сосед имеется. Профессор. В кино пошел. Чай пить будете?
— Нет! — сказал Меджид. — Мне в твоем люкусе с одним чаем не заснуть. Давай-ка лучше поставь нам!
— Поставь ему!.. Можно подумать, ты ее припасал!
Забите принесла поллитровку, три холодных картофелины, маринованный перец и хлеб.
— Водка на пятьдесят копеек дороже, — предупредила она. — Паспорта давайте мне. Если нет паспортов, задаток — двадцать пять рублей. Во дворе не пакостить. Уборная, вон она! — Забите ткнула пальцем в окно.
Женщина взяла деньги, ушла. Они распили поллитровку и как были, не раздеваясь, легли.
И снова Казим увидел тот сон, что приснился ему однажды в поезде «Баку — Тбилиси». Бузбулакское чистое небо… Самые нарядные дома, самые красивые улицы, самые зеленые деревья, которые только приходилось видеть ему за эти годы, проезжая мимо различных деревень, снова были тут, под родным бузбулакским небом, прозрачным и чистым. Пахло светом… Да, да, светом! И чуть — самоварным дымком. Всем своим существом ощущал Казим блаженную невесомость мешка с углем. Он ходил от дома к дому и повторял нелепые странные слова: «Самовар ставьте, люди… Самовар ставьте… Самовар…»
