Здесь Рябцев поперхнулся и буквально оттолкнул от себя экзаменационную работу. Сердито засопел и потянул ее к себе. И снова оттолкнул, теперь уже нерешительно. «Зачем он так пишет?» — тоскливо подумал Рябцев. И неожиданно поймал себя на мысли… Нет, просто вспомнил, сколько раз ему самому приходилось говорить и писать о том, что уже давно оставляло его совершенно равнодушным.
— Что-то не так, Михаил Иванович? — спросил из-за соседнего стола Савушкин, уже с минуту украдкой наблюдавший за профессором.
— Что? Нет, все в порядке, — Рябцев вернул очки на свое законное место, достал ручку и стал неторопливо свинчивать с нее колпачок. — Вот, работу одну проверяю. Интересно юноша рассуждает. Я бы сказал, весьма! Хотя, на мой взгляд, и не всегда верно…
Здесь дверь отворилась, и в аудиторию заглянул декан Гусев.
— Так вот вы где! А мы уж с ног сбились, — сказал он. — Сегодня же ученый совет, в два часа. Забыли? Все давно в сборе, только вас и ждем.
— Да-да, конечно. Иду.
Рябцев торопливо кинул работу в общую стопку, поднялся и вышел из аудитории. Лишь поднимаясь по лестнице на третий этаж, в конференц-зал, он вдруг почувствовал…Так, ерунда. Во всяком случае, никаких угрызений совести Рябцев при этом не испытывал.
Совесть напомнила о себе недели через полторы, когда в кабинет к Рябцеву косяком пошли посетители: крупногабаритные мужчины в дорогих костюмах и эффектного вида женщины в не менее дорогих платьях. А также некоторые знакомые Рябцева, как-то: известный в городе дантист Шпицгольд, не менее известный чиновник Колобанов, предприниматель божьей милостью Задрыгин… Много, много достойных людей не отказали себе в удовольствии прийти к заведующему кафедрой Отечественной истории, дабы поздравить его с завершением вступительных экзаменов! Иной раз в приемной набивалось до десяти посетителей кряду, так что в конце дня в кабинете у профессора негде было ступить среди букетов, коробок конфет и прочих знаков внимания. Цветы и конфеты Рябцев отдавал своему ассистенту Елене Павловне, а на знаки и вовсе не обращал никакого внимания. Впрочем, чудесным образом они исчезали со стола раньше, чем в кабинет успевал войти кто-нибудь из посторонних.
— Ну что вы, право!.. Это совершенно ни к чему, — смущенно говорил Рябцев всякий раз, принимая очередную пару посетителей. — Ваш мальчик и так прекрасно знает историю, я в этом уверен.
— Да уж Суворова с Кутузовым не спутает, — солидно замечал костюм.
— И на Холм в прошлом году вместе с дедушкой приезжал, — радостно добавляло платье.
— Я думаю, мальчик обязательно поступит, не волнуйтесь, — смущенно обнадеживал Рябцев. — О результатах мы вам сообщим, — добавлял он, провожая обладателей модной одежды до двери. И тотчас же в кабинет входила следующая пара.
Так было в понедельник и вторник. А в среду то ли Елена Павловна куда-то на минутку выскочила, то ли пиджаки с платьями опростоволосились и чужака пропустили, но только на любезное: «Входите!» открылась дверь, и в кабинет вошел какой-то старик в немодном пиджаке. Никаких знаков внимания в руках у посетителя не было.
— Евсеев я, Валентин Федосеевич, — представился вошедший. — Извиняюсь, что побеспокоил. — И нерешительно затоптался в дверях.
— Да вы садитесь, Валентин Федосеевич, — с привычной любезностью отвечал Рябцев, в то же время пытаясь вспомнить, где он мог раньше видеть это лицо. — Извините, вы не из Совета ветеранов?
— Евсеев я, — повторил посетитель, нескладно опускаясь на стул. — Воевал, было дело. Не спорю. А в Совет я уже лет двадцать не хожу. Что там делать? Кому мы сейчас нужны? — И сердито взглянул на профессора.
Тот заметно смутился. Признаться, к такому разговору Рябцев оказался не готов. Тем не менее, годами выработанная вежливость его не оставила.
— Я вас слушаю, Валентин Федосеевич, — Рябцев поощрительно улыбнулся.
— Колька к вам поступал, то есть внук мой. На исторический.
— Ну и как успехи? Сколько баллов набрал?
— В том и дело, что не набрал, — был ответ.
— Что ж, бывает, — посочувствовал Рябцев. — История — наука серьезная… — Но продолжить не успел — Евсеев его перебил:
