Пока Шульц освобождался на кухне от кольраби и бутылок с «Айсвайном», женщины наскоро глянули в зеркало и перешли в гостиную. Судя по тому, что массивный стол был сервирован саксонским фарфором на пять персон, было ясно, что придет, кроме родственников, еще какой-то бабушкин знакомый. Или — знакомая, без разницы. «Если это будет кто-нибудь из Союза вдов, у меня обязательно начнет болеть голова», — решила фрау Шульц. «Интересно, кого это она решила позвать? Неужели опять этого зануду кюре? — подумала тетя Клара. — Если так, то приступ мигрени мне обеспечен!».
Впрочем, обе они ошиблись: почетное место за столом предназначалось отставному генералу фон Дайхену. Ровно в семь он позвонил в квартиру, а в семь ноль две — уже по очереди приветствовал всех присутствующих, начиная, понятно, с хозяйки дома.
— Примите мое искренние сочувствия, — сказал фон Дайхен, и хозяйка эти сочувствия с благодарностью приняла. — Какой печальный сегодня день! — вымолвил он, подходя к фрау Шульц, и та невольно склонила голову. А учтиво кивнув тете Кларе, генерал вздохнул: — Каким прекрасным математиком мог бы стать ваш дядюшка Курт, если бы остался жив! — И тетя Клара, не удержавшись, в очередной раз всхлипнула.
А вот с Шульцем генерал фон Дайхен поздоровался молча и без сочувствий, как и подобает приветствовать мужчину, пришедшего на вечер памяти героя минувшей войны.
Пока женщины хлопотали на кухне, мужчины сидели в гостиной и вполголоса разговаривали о каких-то пустяках. Запах жареной утки с яблоками к серьезным темам не располагал, это ясно. А минут через тридцать, когда кольраби была уже готова, отставной генерал вызвался помочь откупорить бутылочку «Айсвайна», и сделал это истинно по-военному, то есть мгновенно и безо всяких брызг. Шульц убавил в квартире свет и одну за другой зажег двадцать поминальных свечей. И вот теперь все двадцать дрожали и расплывались в заплаканных глазах у бабушки Берты.
— Германия скорбит о вашем погибшем муже, дорогая Берта! — торжественно сказал генерал, первым поднимая рюмку. — Прекрасно помню тот страшный бой у местечка Rossosсhki. От нашей пехотной роты осталось всего пятнадцать человек, а потеряли мы около двухсот… и среди них — нашего славного Курта. Помянем же его, господа! Уверен, что немецкий народ его не забудет.
Здесь свечи в глазах у бабушки и вовсе расплылись, тетя Клара всхлипнула, на этот раз уже в полную силу, а фрау Шульц почувствовала, что голова у нее хотя и не болит, но валерианки накапать все же не помешает. Лишь Герману удалось сейчас держать себя в руках. Он склонил голову и несколько секунд так сидел, глядя перед собой — в тарелку с кольраби. Молча выпил вино и принялся за еду, стараясь делать это как можно тише.
Потом выпили за всех погибших и пропавших без вести на Восточном фронте, затем подняли бокалы за возрожденную Германию… А вот кому пришло в голову еще одну бутылочку «Айсвайна» откупорить, честно скажу — не знаю, поскольку я за столом не сидел: бабушка Берта в тот раз почему-то меня не пригласила. Ладно, хоть отставной генерал не подвел — оказался настоящей душой компании. Он не только за Восточный фронт выпил, но еще и Западный вспомнил, а заодно уж и за Нормандию бокал поднял.
Генералу я верю: все именно так за столом и происходило. Одного только не пойму: зачем он к Восточному фронту еще и Нормандию приплел? Не был фон Дайхен в Нормандии! да и Западный фронт его тоже стороной обошел. А вот у местечка Rossosсhki побывать генералу довелось, это факт. До сих пор тот июльский бой забыть не может.
В общем, когда подошло время подавать на стол утку с яблоками, генерал был уже в ударе: доказывал тете Кларе, что прежние таблицы расчетов при танковой стрельбе из укрытия безнадежно устарели и их давно уже пора бы пересмотреть («Был бы жив Курт, он бы этим обязательно занялся!»). А доказав все, что хотел, тут же принялся рассказывать Шульцу про своего однополчанина — капитана Фитшена, с которым когда-то воевал в страшном Городе на реке Wolga.
— В нашей группе военнопленных было пять тысяч человек, — говорил генерал, — а через месяц в живых осталось всего пятьдесят. Остальные замерзли в поле, у села Beketovka… Нам с капитаном повезло: в первую же ночь рядом с нами умер раненный офицер-интендант. Мы сняли с него настоящий русский тулуп и всю зиму по очереди грелись, пока нас с Фитшеном не разлучили. Его отправили вверх по реке — восстанавливать какой-то завод, а я до сорок шестого года расчищал завалы в центре Города.
