Повесть об отроке Зуеве - страница 13

— Мишенька со школярами! — доложили ему.

В сенях мальчики скинули овчинные тулупчики, обмели с валенок снег, утерли мокрые лица.

Дверь широко распахнулась. В притолоке стоял дородный лысый мужчина в длиннополом вишневого цвета халате. Редкие седые кудельки касались ушей.

— О, пожаловали. Милости прошу, господа гимназеи.

Мишеньку расцеловал в обе щеки, помял любовно. Пожал руки мальчикам.

— Вот какие все румяные! Пошли в кабинет. Согреемся. Скоро щи поспеют.

Ломоносов! Да ведь это и есть тот господин, что селитряную землицу пробовал, на Троицкое подворье пригласил.

— Давайте знакомиться, господа гимназеи.

— Фридрих Рихман! С вашего позволения.

— Николай Крашенинников.

— О, братец, крепко па отца смахиваешь.

Ломоносов чуть отступил, присматривался к Васе, разводя руками.

— Солдатский сын, отрок Василий Федоров Зуев!

— Точно так, не запамятовали.

— Я? О, братец, бог памяти не отнял. Экзамен сдал изрядно?

— Сдал помаленьку.

— Туго пришлось?

— До поту прошибло, как астроном Румовский и анатом Протасов спрашивали.

Ломоносов откинулся на спинку кресла:

— Показал, что не дитя, а отрок?

— Показал! — поддержал товарища Головин.

— Я отсюда за вами тихонько наблюдаю. Так это про тебя, Зуев, байку мне поведали. Смеха ради, спросил у тебя Румовский: «В чем должность человека?» А ты? Ну-к, что ответствовал?

— Рассматривать самого себя и прочие создания!

— Вот точно! Так мне и сказывали. Уморил, братец. Сам придумал?

— Да не… Сам немножко, а так дядька Шумский надоумил.

— За правду тебе алтын!

В кабинете Михаил Васильевич велел гимназистам садиться на медвежью шкуру, раскинувшую когтистые лапы от двери до окна. Вася погладил упругую шерсть — вот так косолапый был!

Потрескивали березовые поленья в камине. Окна занавешены гардинами. Огонь бросает блики на цветные обои, на высокий лепной потолок. Пахнет жженой берестой, табаком.

Глобус на столе — голубой шар на подставке чуть наклонен, окольцован железным обручем. Вот бы крутануть! А что за труба диковинная в углу? А, так то телескоп, звезды высматривать. Глянешь в глазок — звезда сама к глазу льнет, как притянутая. И луну можно обозреть.

Ломоносов закуривает трубку, подмигивает Васе:

— Помнишь, какой я угадчик? И сейчас угадал.

— Чего угадал, дядя? — любопытствует Мишенька.

— Угадал, что Василию страсть как охота глобус повертеть. Покрути. В ночезрительную трубу сейчас ничего не увидишь, а глобус на все времена суток.

Вася вскакивает со шкуры.

Ломоносов предостерегает:

— Отрок, осторожнее! А то все моря-то в одно сольются. И будет один сплошной океан, не распутаешь. Заплутаются мореходы.

Мишенька смеется:

— Не заплутаются, дядя. Сам прошлый раз мне говорил, что всякие морские приборы сочиняешь.

— Ну, так то на бумаге пока. Прикидки.

Твердо выговаривая слова, Фридрих спрашивает:

— С вашего позволения, спросить хочу: какие приборы?

— Ну, дотошный народ. Допекли. — Ломоносов достает с полки кожаную папку, в ней кипа чертежей, рисунков. — Разные сочиняю приборы. Один, чтобы определять снос корабля во время дрейфа. Вот, чтобы знать скорость морского ветра, направление его. Вот компас самопишущий.

— А у меня тоже компас есть, — радуется Вася. — Мишенька подарил.

— Это компас простой. А я подумываю о компасе, чтоб отсчитывал до одного градуса.

Книг в шкафах — за день не переберешь! Корочки всех цветов, надписи на двунадесяти языках. Вася разглядывает библиотеку, поражается: неужто Михаил Васильевич все прочел? Это ж сколько годов надо, чтобы все прочитать?

Зуев уголком глаза смотрит на Ломоносова, соображая: прочитал, не прочитал? Лоб какой огромный — все вместит. Голо-вас-тый!

— Науки небось все в этих книжках изложены?

— До всех-то, Зуев, далеко. Смотря как рассматривать…

— А вы сами как рассматриваете?

— Я? — Ломоносов щурится, выпускает изо рта синюю струйку дыма. — В Спасских школах, где входил во врата учености, нас так учили рассматривать науки… — Ломоносов втягивает щеки, причитает, как пономарь:

— Грамматика учит знати,