— Напрасно огорчаетесь, ребята, — остановил их учитель, — Эти скромные растения стоит уважать. Каждая орхидея — замечательный цветок-конструктор. Пожалуй, ни одно растение не тратит столько труда для того, чтобы опылить свои цветы… У вас глаза острые, садитесь поближе и сами все увидите…
Он сорвал росший поблизости стебель «кукушкиных слезок», близко поднес его к глазам и осторожно стеблем травинки открыл губастую пасть одного из цветков.
— Представьте себе, что вместо травинки цветок открыла пчела, — начал объяснять Петр Петрович. — Тяжелая, большая она села на нижний лепесток и сунула голову в глубь цветка, пытаясь дотянуться до нектара… Но на пути у насекомого, оказывается, спрятанная в углублении лепестка капля воды Голова пчелы только чуть-чуть тронула лепесток, а вода уже выкатилась из углубления, а с ней вместе два липких шарика с пыльцой. Они сейчас же накрепко прилипли к пчелиной голове, совсем как рога. С ними пчела и улетела в другой цветок. И вот что самое интересное: шарики с пыльцой на ее голове не оставались неподвижными. Ровно через тридцать секунд каждый из них повернулся и вытянул тонкий хвостик прямо перед собой. Время это не случайно: его как раз хватает пчеле, чтобы перебраться от одного цветка к другому. Как только она сунула свою рогатую голову в другой цветок, хвостики шариков зацепились за два пестика и прилипли к ним, а пчела, слазив в глубь цветка за нектаром, унесла новые шарики с пыльцой… И так будет продолжаться до тех пор, пока на всех цветках не завяжутся семена… Вот какой хитрый цветок «кукушкины слезки». Кроме того, из корней лесных орхидей делают лекарство. А вы говорите, что в них ничего интересного нет…
— А мы и не говорили! Ведь правда, ребята, не говорили? — сейчас же начала оправдываться Нонка.
— Мы не знали, потому и думали, что ничего интересного в этом цветке нет, — за всех ответил Кешка.
— А почему же эти орхидеи растут на земле, а не на деревьях?
— Да просто потому, что у нас суровый климат и на дереве без снежного покрова они не могли бы прозимовать, — ответил Петр Петрович, — Идемте вперед, путешественники, а то так и будем сидеть на одном месте до вечера…
Отряд углубился в темную чащу Татарской сечи. Сразу все стихло, только над головами неумолчно шумели вековые черные сосны. Возле их корней кучами лезли из земли облепленные хвоей маслята.
— Нехорошо тут, — сказал Кешка, — Чего мы сюда полезли? Заклятое тут место.
— А я вот думаю, что не заклятое, а очень интересное, — как всегда, не согласился Петр Петрович, — Ведь действительно нигде больше такого черного леса нет.
— На крови потому что, вот и черный, — с полной уверенностью сообщил Валерка.
— Нет, не на крови, а на какой-то особенной земле он растет, — возразил Петр Петрович. — Тут может быть ценное месторождение редкого элемента или случайные его вкрапления. Вот что это.
Валерка пожал плечами. Жест этот явно обозначал: люди-то лучше знают. Нонка обвела всех огромными от лесного сумрака глазами и шепнула Лене:
— А знаешь, он заколдованный. Я вот прямо чувствую, что на нас кто-то смотрит из-за деревьев.
— Конечно, смотрят, — обрадовался Валерка неожиданной поддержке, — Левоня-пастух чего рассказывал? Овца у него отбилась и сюда, в сечу, забрела. Пошел он ее искать. Шел, шел — видит, сереет что-то в кустах, не иначе она и есть. Он ее: «Маня, Маня…», а из кустов-то свинья бурая как выскочит да на него! Злющая. Левоня не растерялся, вынул нож — и бац свинью по уху! Будешь знать, как на людей кидаться! Свинья и сгинула. Он посмотрел, а в руках у него от собственной пальтушки пола отрезанная. Во как!
— Ну, завела сорока Якова одно про всякого, — уже всерьез рассердился Кешка. — Так и будем здесь теперь до ночи байки рассказывать.
— Идемте отсюда, надо для ночлега место искать, — предложила Лена. Она не сказала прямо, что черный молчаливый бор пугает и ее, но само собой разумелось, что уж ночевать-то они здесь не останутся!
— К реке надо выбираться, там на ветерке и комара меньше, — за всех решил Кешка.
Сотни лет билось половодье о высокий глинистый обрыв. От многих паводков, от солнца и ветра глина на нем окаменела, но река все-таки делала свое гибельное дело. Берег навис здесь над ней глубоким карнизом, держась на корнях могучих старых берез. Год за годом глубже въедалась река в берег, а деревья крепились, падали, но не умирали. Погибал только ствол, а от сплетенных в один ковер корней поднимались молодые лопоухие побеги и стеной вставали вдоль обрыва. Одна береза — самая высокая и сильная — оказалась словно бы на мысу, повисшем над обрывом как стрела.
