Подошли к ближайшему вагону.
— А ну, дайте пройти, — выставил он, как штык, один костыль.
Потеснились, дали инвалиду втиснуться на площадку. На меня закричали.
— Тихо, граждане, это мой провожатый! — рявкнул солдат. Пропустили и меня. Солдату дали место, рядом с ним — мне.
В Родионове я вышел на другой день после полудня, раньше солдата.
В версте от станции, в селе Воскресенском, жила моя двоюродная сестра, она же крестная мать, Татьяна Васильевна Мясникова. Ее муж Михаил Никифорович был известный в округе богатый скотопромышленник. Он покупал и продавал лошадей, скупал и поставлял в Петербург на мясо крупный и мелкий скот. Таких людей называли в то время «барышниками».
У Мясниковых была большая семья — одна дочь и шестеро еще маленьких сыновей. Один из них и открыл мне дверь, когда я к ним постучал. Я сказал, кого мне надо, мальчик ушел, и в сени вышла его мать, статная, очень красивая моложавая женщина. Она удивленно спросила меня, кого мне нужно.
— Вас, — ответил я.
— А зачем я вам? — опять спросила она.
— Крестная, неужели ты меня не узнаешь?
Крестная радостно вскрикнула:
— Федя! — обняла меня и ввела в комнату, объявляя всем, кто я такой и откуда.
Поставили самовар, стали угощать, расспрашивать, рассказывать сами. Из их слов я понял, что им от революции как буржуям можно ожидать много неприятностей, что теперь в силе беднота. Мне было странно слышать, что такого уважаемого человека, как Михаил Никифорович, может кто-нибудь обидеть, кроме разве что очень высокого начальства.
Во время нашей беседы мне сказали, что два моих брата-солдата Илья и Петр уже вернулись домой из распускаемой царской армии. И мне нестерпимо захотелось поскорее увидеть горячо любимых отца, братьев-фронтовиков и вообще всех родных, от которых меня отделяло каких-то двадцать с небольшим верст. Я засобирался уходить.
— Куда ты пойдешь в такую-то даль на ночь глядя, — удивилась крестная. Действительно, уже наступали сумерки. Но я заупрямился: пойду и пойду.
Видя мою решимость, Мясниковы не стали меня больше уговаривать ночевать у них. Объяснив мне, через какие деревни мне следует держать путь в Парфеньево, меня отпустили. Свой чемоданчик я все же согласился оставить у них, а они привезут его потом. И вот я в жакетном костюме, в легких ботинках, с черной шляпой на голове и ватным пальто через руку вышел из Воскресенского и зашагал домой к отцу, к родным, которых я не видел более четырех лет.
В начале мая дороги в наших краях бывают еще грязные. Но я не обращаю на это внимания, хотя и выбираю по возможности, где посуше ступать.
Я прошел уже верст пять. Миновал деревню Игнатово, иду дальше. Слева в версте расстояния виднеется родное село моей матери Сасеево. Но я иду мимо. Стемнело. Выбирать посуше тропинку вдоль дороги уже не приходится. Грязь хлюпает под ногами, но она меня не беспокоит. Я боюсь, как бы мне не сбиться с дороги и не уйти не в ту сторону. А до Парфеньева еще так далеко. Надо еще пройти деревни Спасское, Фальково, Кузьма-Демьян, Шамары и поместье Павловское, где особенно грязно, а оттуда уже до цели каких-нибудь пять верст.
Я устал от непривычной дороги, но не раскаиваюсь, что не остался ночевать в Воскресенском. Только бы не сбиться с пути! Вон уже в деревнях в окнах нет ни одного огня.
Вдруг — какое счастье! — меня догоняет подвода. В темноте я различаю, что на телеге сидит мужчина. Быть может, нам по пути?!
— Дяденька, вы куда едете? — бросаюсь я к телеге и прошу: — Ради бога, не гоните лошадь, я пойду за вами, чтоб не сбиться с пути.
— А ты куда идешь? — в свою очередь спрашивает мужчина.
— В Парфеньево, дяденька, — отвечаю я.
— В Парфеньево? — удивляется мужчина. — А к кому ты? Чьего ты дому?
— К Григорию Ивановичу. Я сын ему. Иду из плена.
— Так ты Федор, Федюшка! — вскрикивает мужчина и подвигается на телеге. — Садись, садись, подвезу. Я еду в Софроново, — поясняет он.
Эти слова звучат для меня как музыка. Я сажусь на телегу и вижу бородатое лицо ее хозяина, который, улыбаясь, спрашивает:
— Ты слышал про софроновского кузнеца Александра Ивановича Курочкина? Вот это я и есть.
