Часов в десять по свистку начинался получасовой перерыв. Раздатчик из столовой, тоже пленный, приходил с корзиной и раздавал всем нам по куску колбасы и хлеба и по четыре сигареты.
Обед был от часу до двух. Его, первое и второе, привозили в термосах по канатной дороге с заводской кухни. Это был какой-нибудь суп с консервным мясом и какое-нибудь тушеное или жареное мясо, иногда колбаса, с гарниром. В шесть кончали работу, шли в столовую, перед ужином мылись в душе, одевались во все чистое, ужинали и шли домой, то есть в свой барак.
По воскресеньям не работали. Питание получали в заводской столовой.
Однажды нам предложили поработать в воскресенье. Мы поработали. Вечером после ужина нам всем выдали по большой кружке пива, а в следующее воскресенье повели на экскурсию в поместье владельца завода Круппа. Там нам показали свинарник и коровник. При нас произвели электродойку коров. Я не буду описывать чистоту животноводческих помещений, скажу только, что в коровнике стены были облицованы кафельной плиткой, было светло и солнечно, коровы и свиньи были как сейчас из ванны. Потом мы полюбовались аллеями усадьбы, напоминающими зеленые туннели, окропленные солнечными брызгами.
Наш штейгер, пожилой австриец, был ревностный католик, читал клерикальную газету «Кройццайтунг» и пытался вести с нами душеспасительные разговоры. Его поддразнивали. Некоторые спрашивали его, сколько по Библии лет от Сотворения мира, он отвечал, что семь тысяч с чем-то лет. Тогда его спрашивали о возрасте добываемого нами бурого угля. Опасаясь показаться невеждой, он говорил, что двадцать пять тысяч лет, и тотчас же начинал мямлить о каких-то особых Господних сроках. Однажды его чуть не хватил удар.
А было это так. Зерновик-мордвин Игнаха Нуянзин, учитель по профессии, высокий костлявый брюнет, отпустил длиннющую черную бороду и стал похож на сурового Божьего угодника. Кто-то в шутку прозвал его по-немецки «Герр Гот», что по-русски означает «Господь Бог». Кличка привилась, и мы все стали называть его так. Он охотно отзывался. Раза два-три это было при штейгере. Он спросил: «Почему вы его так зовете?» Ему ответили: «Потому что он похож на немецкого бога». Штейгер побледнел от обиды за своего бога. Долго глядел на Игнаху, повернулся и пошел. На следующий день он попросил нас больше его так не называть. «Иначе я доложу начальству», — пригрозил он. Игнаха сбрил бороду, и штейгер успокоился.
Наше положение было неплохое. Кормили прилично. Каждую субботу платили, как и обещали, недельный заработок по кроне в день. Мы могли на эти деньги покупать в магазине рабочего кооператива белье, обувь и кое-какие ненормированные продукты. На руках у нас образовались сухие мозоли со въевшейся в них угольной пылью.
Я купил хромовые ботинки, рубаху апаш и металлическую папиросницу, хотя сам еще не курил. Мне она понравилась тем, что на ней стояло такое же клеймо, как на столовых приборах и металлической посуде в «Европейской» гостинице в Петербурге, где я работал до отъезда в Австрию.
Прошло месяца два нашей работы на копях. И вот в одно утро человек десять из наших товарищей повели не на копи, а на завод. Вечером они вернулись взволнованные. Они рассказали, что на заводе, куда прямехонько подаются по канатной дороге вагонетки с углем, производятся боеприпасы и что они сами видели, как идут в переплавку бронзовые статуи разных католических святых. Оказывается, мы добываем уголь для военного завода, делающего снаряды, которые полетят убивать русских. Мы этого не хотели и поэтому, посовещавшись, решили требовать вернуть нас в лагерь, о чем на другой день заявили начальнику копей. Он уговаривал нас остаться, обещал запросить разрешение нам здесь работать у испанского посла, поскольку Россия уполномочила нейтральную Испанию защищать интересы своих подданных во вражеской стране. Мы стояли на своем, говоря, что патриотическое чувство не позволяет нам помогать противнику. Начальник согласился с нами, но дело с отправкой нас обратно в концлагерь затягивал. Мы начали саботировать: умышленно сталкивали с рельс вагонетки с углем, ломали черенки лопат и кирок, переставали работать, как только видели, что за нами не наблюдают. За особо откровенный вид вредительства трое-четверо из нас отсидели по шесть часов в штольнях. Производительность нашей работы резко упала. Начальство не выдержало и отправило нас обратно в Штейнклямм. Согласились остаться работать человек десять, но и те вскоре вернулись. Я был в числе активных саботажников и уехал из Берндорфа с первой группой.
