Горы все еще тонули в густом тумане. Над вершинами нависали грядой восьмислойные облака (392), и, как ни далеко может видеть сердце (391), трудно было представить себе, что где-то там за ними… Какими же одинокими должны чувствовать себя дочери принца! Наверное, нет на свете таких печальных мыслей, какие не посетили бы их. И стоило ли удивляться тому, что они так робки?
— В предутренней мгле
Не видно дороги в столицу.
Окутал туман
Тропу на горе Макино,
По которой пришел я сюда.
Какая тоска… — Гость медлил в нерешительности. Даже ко всему привычные жители столицы и те восхитились бы, увидев его в этот миг, а уж о здешних дамах и говорить нечего. Судя по всему, они снова не знали, что ответить, и наконец послышался тихий голос Ооикими:
— Над этой тропой,
К горным вершинам ведущей,
Тучи клубятся.
А теперь плотной стеною
Стал на ней осенний туман.
Немудрено вообразить, как был растроган Сайсё-но тюдзё, услыхав, что невольный вздох сорвался с ее губ. Он не находил в этой горной местности ничего привлекательного, но, преисполненный жалости к столь юным особам… Однако небо все больше светлело, и, не желая, чтобы его видели в скромном охотничьем платье, он сказал:
— Вы не поверите, как жаль мне расставаться с вами. Я ведь так многого не успел сказать… Остается надеяться, что потом, когда мы лучше узнаем друг друга… Мне бы не хотелось только, чтобы вы принимали меня за обычного искателя приключений. Да, откровенно говоря, я рассчитывал на большее сочувствие…
Перейдя в западные покои, приготовленные для него сторожем, Сайсё-но тюдзё некоторое время сидел там, любуясь окрестностями.
— Слышите, как шумят рыбаки на настилах? — переговаривались между собой его спутники, как видно понимавшие толк в рыбной ловле. — Какой недовольный у них вид! Похоже, что рыба и та сюда не заходит.
Рыбаки же занимались вседневными своими трудами: собирали хворост, грузили его в утлые челны и сновали в них по реке — туда, обратно… Глядя, как волны подбрасывают их ненадежные суденышки, Сайсё-но тюдзё невольно подумал: «Сколь превратна жизнь любого человека, в этом мире живущего. Величайшее заблуждение полагать, что я наслаждаюсь покоем в драгоценных хоромах, а не качаюсь в волнах точно так же, как эти жалкие рыбаки…»
Приказав принести себе тушечницу, он написал:
«Я в душу проник
Девы, век коротающей свой
У моста Удзи.
Ладья проплыла, и на платье
Мне брызги упали с шеста… (393, 394).
Представляю себе, как тоскливо Вам теперь…»
Письмо это Сайсё-но тюдзё вручил все тому же сторожу, который поспешил отнести его сестрам. Старик дрожал от холода, и вид его возбуждал невольную жалость. Ооикими боялась, что благовония, которыми пропитала она свое послание, покажутся гостю слишком простыми, но, поскольку в таких случаях ценится прежде всего умение ответить быстро…
«Рыбачья ладья
Снует по реке Удзи
Ночью и днем.
Блекнут мои рукава
От нескончаемых брызг.
Увы, и сама я „в волнах качаюсь…“» (394) — написала она изящным почерком, и мог ли Сайсё-но тюдзё остаться равнодушным?
«Да она — само совершенство!» — невольно подумал он.
Тут из столицы прибыла карета, и люди, готовясь к отъезду, засуетились вокруг. Позвав сторожа, Сайсё-но тюдзё сказал:
— Я непременно навещу вас снова, когда вернется принц.
Сбросив с плеч мокрое платье, он поднес его старику, а сам облачился в привезенное из столицы носи.
С тех пор мысли Сайсё-но тюдзё то и дело возвращались к рассказу старой Бэн. Не мог он забыть и дочерей принца, которых красота превзошла его ожидания. «Сколь все же трудно отказаться от мира», — думал он, чувствуя, что решимость его значительно поколебалась. Разумеется, он не преминул написать к ним.
Не желая, чтобы послание походило на любовное, Сайсё-но тюдзё выбрал лист толстой белой бумаги и долго подбирал кисть. Почерк его был безупречен.
«К моему величайшему сожалению, — писал он, — я не успел сказать Вам всего, что хотел… Впрочем, наверное, Вы и без того сочли меня слишком дерзким. Смею надеяться, что впредь Вы согласитесь принимать меня без особых церемоний. Мне известно, когда Ваш почтенный отец возвращается из горной обители, может быть, к тому времени рассеется и этот унылый туман…»
