— Разумно ли так волноваться из-за женщин? — отвечает Сайсё-но тюдзё, дивясь его пылкости. — По-моему, мир не стоит того, чтобы связывать себя с ним хотя бы ненадолго. Потому-то я и бегу всех привязанностей, даже ни к чему, казалось бы, не обязывающих. Я не вправе потворствовать своим прихотям, если они ставят под угрозу осуществление моего главного замысла.
— По-моему, вы слишком много на себя берете, — смеется принц. — Не довольно ли высокопарных проповедей? Посмотрим, что вы потом скажете.
А Сайсё-но тюдзё все не мог забыть слов, оброненных старой прислужницей, безотчетная печаль владела его сердцем, и прекраснейшие, совершеннейшие из женщин не способны были взволновать его.
Настала Десятая луна, и на Пятый или Шестой день Сайсё-но тюдзё снова собрался в Удзи.
— Сейчас самое время, чтобы посмотреть на лов ледяной рыбы, — говорили его приближенные.
— Но стоит ли нам, ничтожным мотылькам, услаждать свои взоры ловлей рыбы? — возразил Сайсё-но тюдзё. — Кто знает, чей век короче?
Решительно отказавшись от пышной свиты, он выехал налегке в простой карете с плетеным верхом, облаченный в скромное, без узоров платье, сшитое нарочно для этого случая.
Радостно встретив дорогого гостя, Восьмой принц принялся потчевать его местными лакомствами. Когда же наступил вечер, они устроились возле светильника и до утра не смыкали глаз, слушая, как спустившийся с гор Адзари толковал особенно сложные места из прочитанных ранее текстов.
С реки дул холодный ветер, срывал листья с деревьев, но и шелест листьев, и плеск воды рождали в душе не светлую печаль, а глубокое уныние. «Скоро рассвет», — подумал Сайсё-но тюдзё и, невольно вспомнив свой прошлый приезд сюда, постарался перевести разговор на музыку, очарованию которой так подвластно человеческое сердце.
— В прошлый раз, когда я блуждал в предрассветном тумане, — сказал он между прочим, — до слуха моего донеслась какая-то прекрасная мелодия. К сожалению, она слишком быстро оборвалась, и с тех пор я только и помышляю о том, как бы услышать ее полностью.
— О, меня давно уже не волнуют ни краски, ни ароматы этого мира, — ответил принц, — и я забыл все слышанные прежде мелодии.
Тем не менее он велел дамам принести китайское кото.
— Боюсь, что теперь мне не пристало… Но, пожалуй, я сумел бы подыграть, если бы кто-нибудь начал, — добавил он и предложил гостю бива.
Взяв инструмент, Сайсё-но тюдзё принялся его настраивать.
— Трудно поверить, что именно это бива слышал я тогда, на рассвете. В его звуках почудилось мне что-то особенное… — сказал он, не решаясь играть.
— Не стоит смеяться над нами, — смутился принц. — Да и от кого мои дочери могли перенять приемы, достойные вашего слуха?
Принц пробежался пальцами по струнам, и они запели так трогательно и так печально, что у Сайсё-но тюдзё невольно сжалось сердце. Впрочем, не оттого ли, что пению струн вторил шум ветра в кронах горных сосен?
Делая вид, что ничего не помнит, принц неуверенно начал наигрывать весьма приятную мелодию, но скоро отложил кото.
— Иногда совершенно случайно до меня долетают звуки кото «со», — сказал он. — Позволю себе заметить, что особа, на этом инструменте играющая, сумела достичь немалых успехов, хотя я всегда пренебрегал ее образованием. Мои дочери играют так, как велит им сердце, и только речные волны вторят им. Разумеется, при таком обучении вряд ли можно усвоить мелодии, достойные слуха истинного ценителя.
Тем не менее он попросил дочерей сыграть для гостя.
— О нет, — отвечали они. — Довольно и того, что господин Сайсё-но тюдзё подслушал нас в то утро… Нам слишком стыдно.
Наотрез отказавшись играть, девушки удалились во внутренние покои. К величайшему разочарованию Сайсё-но тюдзё, принцу так и не удалось уговорить их. Он очень смутился, понимая, что дочери могут показаться гостю дурно воспитанными провинциалками.
— Я растил дочерей один, — признался он, — стараясь, чтобы никто не узнал об их существовании. Но жить мне осталось немного. Не сегодня завтра… Меня беспокоит, что дочери, у которых вся жизнь впереди, останутся одни и принуждены будут влачить жалкое существование. Именно это и мешает мне отречься от мира.
