— Ладно, — сказал он, решительно надевая фуражку, которую до сих пор вертел в руке. — Согласный я это самое… агитировать. Только, чур, Федосеев, как тот сигнал от товарища Ленина будет, сей момент мне объявить. Обещаешь?
— Обещаю, — вполне серьезно ответил Федосеев, крепко пожимая руку солдату. — Обещаю, — еще раз твердо повторил он, хотя точно не представлял, когда и как сам он услышит этот сигнал.
И солдат Леонтий Серников, совсем недавно известный однополчанам по кличке «Недомерок», постепенно стал одним из лучших полковых агитаторов. Свою агитацию он вел на первый взгляд неумело, неуклюже и очень простодушно. Но именно этим и подкупал он своих слушателей. Подсев где-нибудь в сторонке к солдату, недавно получившему письмо из дому, он осведомлялся о новостях. Выслушав известия, очень похожие на те, которые получал и сам, Леонтий принимался рассказывать о себе, о своих бедах, а получалось так, будто говорит он о собеседнике, о его бедах и разнесчастной судьбе. Случалось, этими как-будто простецкими разговорами агитатор доводил своего собеседника до такого неистовства, что, схватив Леонтия за грудь, вконец расстроенный и распаленный солдат требовал немедленно научить, что надо делать. И Леонтий втолковывал, что дело-то в общем очень даже простое: поскорей замиряться да делить по справедливости землицу. И когда ошеломленный собеседник задавал обязательный вопрос: «Кто же это тебе такое позволит?», Леонтий рассудительно отвечал:
— А мы сами и позволим. Кто в окопах вшей кормит, кто кровь проливает — мы или министры-капиталисты? Кто опять же землю пашет — мы или господа помещики и прочие их благородия? Вот то-то и оно. На нас, стало быть, все и держится. А министров-капиталистов и прочих буржуев штыком под зад, и баста.
Едва до человека доходила эта простая истина, следовал другой, еще более нетерпеливый вопрос: «Когда же?» Серников, имевший на этот счет довольно туманные разъяснения полкового комитета, отвечал коротко и даже несколько таинственно:
— Дай срок!
Случались, правда, и осечки. Так, иные солдаты, послушав Серникова, вдруг останавливали его чуть ли не на полуслове:
— Чудак человек, ты меня агитироваешь, что ли? Да я и сам за большевистскую программу.
Так до Серникова дошло, что он излагает большевистские взгляды. «Стало быть, я и сам есть большевик? — размышлял он. — Такой самый, о каких фельдфебель велел доносить? Дела-а…» Он качал головой и усмехался странному повороту собственной судьбы.
Но случалось и похуже. Один солдат по фамилии Козюрин, с оттопыренными, как самоварные ручки, ушами, довольно долго и согласно слушал Серникова, время от времени кивал головой, потом попросил табачку на цигарку, покурил вместе с Леонтием, калякая, что «жисть действительно дюже чижолая», внимательно послушал о министрах-капиталистах, которых, дескать, можно сковырнуть с помощью штыков, потом аккуратно затоптал докуренную цигарку, встал и, взяв Леонтия за воротник, сказал:
— Ну, пошли!
— Куда это? — опешил Серников.
— А к господину фельдфебелю, он давно еще велел мне, ежели пымаю кого в полку с большевистскими разговорчиками, сразу к нему и представить. Вот я тебя и пымал.
И тут Серников совершенно неожиданно рассмеялся. Он уже не помнил, когда ему доводилось смеяться и над чем, ничего не было смешного в его жизни. А тут ему стало смешно: его, Леонтия Серникова, кому совсем не так давно фельдфебель Ставчук точно так же доверительно поручал следить за большевиками, сейчас волокут к тому же Ставчуку именно как большевика.
— Чего ржешь-то? — удивился Козюрин.
— Это ты меня к Ставчуку, что ли, волокешь? — переспросил Леонтий. — К шкуре?
— Он те покажет шкуру, — пригрозил Козюрин, толкая Серникова в спину.
— Ладно, пошли, — миролюбиво согласился Леонтий. — Только не держи ты меня, дурья башка, не убегу. С полным моим удовольствием дойду до шкуры.
— Он те предоставит удовольствие, — сбавив тон, посулил Козюрин: он не понимал, почему это вдруг большевистский агитатор так охотно зашагал вместе с ним к фельдфебелю.
В каморку Ставчука они шагнули вместе и вместе же гаркнули:
