Она никогда не заглядывала в программу, не хотелось ей знать, кто кого играет. Никто никого не играл. То, что она видела на сцене, что слышала, было не игрой, а жизнью. Любовь торжествует над смертью, благородство над злом. Словно очищаешься вся.
Лидия работала кассиром в сберкассе. Ей нравилась эта работа. Когда весь день на людях, с людьми, свои неполадки и непорядки отодвигались на потом. И главное, надо было подтягиваться, следить за собой. Хочешь не хочешь, устала не устала — следи. И чтобы прическа была в порядке, и одежда, и руки. Сколько глаз оглядит твою голову и руки, пока считаешь или выдаешь деньги?
«Руки у тебя красивые, мама,— говорила Мирочка.— Как у пианистки».
Кириллу тоже нравились ее руки. Он говорил: «Ты, Лида, какая-то очень теплая, удивительно теплая. И чистая...»
Хороший Кирилл человек, ничего не скажешь, хороший. В санатории они ходили вместе на концерты, в кино, гуляли в парке по вечерам. Кирилл все о ней расспрашивал. И о себе тоже рассказывал. Вырос он в крестьянской семье, тринадцатый по счету ребенок. Попробуй накормить-одеть такую ораву! Трудно родителям приходилось.
— Вся чертова дюжина по сей день здравствует,— смеялся Кирилл. — Съедемся к старикам на Новый год — это уж как правило: Ноеый год только с родителями встречать — разместиться негде, все приезжают с детьми и внуками. Каждая семья пирамидой устраивайся. Гомон, веселье, смех. И старикам радость.
Кирилл с любовью рассказывал о своей большой родне, но живет отдельно.
— Пожил в лесу и понял, что в тишине, как в лекарстве, нуждался. Душой отдыхаю. Ты когда-нибудь слышала лес? Закроешь глаза, замрешь — и как будто ты сам часть этого леса... И ты это почувствуешь, я уверен.
— А дети, значит, пускай как хотят, так и живут?
— Правильно. Пускай как хотят, так и живут. Не надо баловать их. Ты для них была нянькой.
— Ты так говоришь, потому что не знаешь моих детей!
— Готов поиерить — идеальные дети. Но ведь ты, в силу своего характера, так и будешь прислуживать им!
— А как же иначе, если жить вместе? .
— Жить отдельно. Надо жить отдельно. Детям нужна самостоятельность, опека, поверь, утомляет...
— Что за черт! — ругнулся Ваня. — Нас в обратную сторону, что ли, везут? Ничего не понимаю... Ехали в одну сторону, теперь возвращаемся. Может, я поезд перепутал?
— Нет, все в порядке,— спокойно отозвался Кирилл.— Это ошиблась ваша так называемая пространственная память.
— Какая, какая память? — переспросил Ваня.
— Вам приходилось собирать в лесу грибы? — вместо ответа спросил Кирилл.
— Да. А что?
— Бродишь по лесу целый день: то в одну сторону потянет, то в другую, а сколько возвращений и поворотов? Заблудиться не мудрено. Но наша память стоит на страже, она, как говорится, все на ус наматывает и высчитывает равнодействующие. Мы этого не замечаем, потому что наша пространственная память работает верно. Ну, а если она ошибется, так тут ее ничем не переубедишь, пока она не разберется сама. Кстати, это единственная врожденная способность человека к ориентации.
Ваня покашлял. Возможно, выражал сомнение.
Кирилл взглянул на часы:
— А не пора ли нам спать? Скоро одиннадцать.
— Пора так пора,— охогно согласился Ваня. — Пусть везут куда хотят, утром псе выяснится. А теперь— на боковую. Покемарим с аппетитом. Спокойной ночи всем, приятных сновидений!
Не успел он забраться на свою полку, как тут же захрапел.
Угрюмая попутчица, сказав «балбес!», пяткой боднула верхнюю полку.
— Кто там? — спросил Ваня и снова захрапел.
— Спокойной ночи, Лида!— Кирилл вдруг засмеялся.
— Ты чего?
— Да вот вспомнил... Во время войны один пленный румын вместо «спокойной ночи» говорил «скупой ножик». Видишь, дорогая, как за разговорами время быстро пролетело, скоро утро, а в полдень мы уже будем дома.
Лидия вздохнула: «Мой дом остался позади...»
Она повернулась лицом к стене, чуть ли не к носу подтянула левое колено, а правую ногу вытянула. Только так и могла уснуть. И Мира так спит, с детства приучила, поворачивала ее, сонную, на правый бок.
Чем ты сейчас занята, девочка моя?
