— А я не знаю.
— Помоги ему вспомнить! — обратился в ярости следователь к жандарму.
Тот степенно подошел и ударил Максимку по плечах плетью. Раз, другой… Максимка сжал зубы и молчал…
— Скажешь? — переспрашивал следователь.
Максимка молчал.
Снова свистнул кнут…
Максимка со сдержанным криком упал на пол.
— Скажешь?
…Через несколько минут бесчувственного мальчика вынесли из комнаты.
А затем взялись за родителей… Только не так, а в тысячу раз хуже.
* * *
Когда началось все это «дело», представители власти надеялись найти организацию, сношение с советами, склады нелегальной литературы, одним словом, то, что было напечатано в газете. Надеялись выпытать от ребят что-нибудь такое, за что можно было бы зацепиться и добраться до старших.
За все это надеялись получить честь и награду.
Можно себе представить, как они свирепствовали, когда, кроме самодельного детского аппарата, не было за что ухватиться. А за этот аппарат, ну, скажем, можно оштрафовать хозяина на несколько злотых — и все.
А меж тем вокруг, вот тут, возможно, существуют преступники, которые подстрекают холопов и батраки против господ. И, наверное, этот Самуил Ригер и Степан Сапрончык принимают в этом участие.
Как же после этого не «нажать»? Это же стыд будет, если с такого объявления в газетах ничего не выйдет!
И «нажали»…
Но всему бывает конец. Закончились и страдания наших заключенных. Из них всех только Мотэлев отец знал то, чего добивались жандармы. Но он выдержал страдания и ничего не сказал. Ребята, хотя ничего определенного не знали, но могли бы сильно навредить, если бы сказали те обрывки, которые им были известны. Однако и они геройски выдержали страдания. А Максимков отец отстрадал за старшего сына, о котором знал только те же слухи, что и Максимка. Зато теперь, он был бы даже доволен, чтобы узнал, что Иосиф действительно ушел в партизаны: по крайней мере будет кому отомстить этим проклятым панам.
Как бы там ни было, но судебное дело начать было невозможно, и через некоторое время все арестованные были выпущены.
— Вот до чего доигрался! — с укором встретил Юзика отец. — Мы для тебя старались, а ты в такие годы успел и сам попасть в тюрьму и отца родного посадить. И что с тебя будет дальше? Хорошо еще, что господин пощадил и не прогнал нас.
Юзик чувствовал себя очень плохо: и отца жалко было. И сам никакой вины не чувствовал, да еще и настрадался, и товарищей жаль. Теперь он впервые почувствовал, что есть. «Они», все те, что имеют силу и власть и заботятся лишь о том, чтобы других людей держать в покорности. Юзик чувствовал ненависть к «ним» всем, даже к пану Загорскому, который ничего плохого им не сделал и которого так хвалит отец.
А на другой день пришел к нему Мотэль. Это был уже не тот веселый, живой мальчик, которого знал Юзик, это был уже хмурый серьезный пацан.
— Ну, прощаемся, братец! — сказал он — Наверное, никогда больше не увидимся.
— А что?
— Отца уволили и предложили сразу же выехать.
— Куда?
— Не знаю.
— Кто бы мог подумать, что из нашего радио выйдет такая история. — грустно сказал Юзик.
— Э! — махнул рукой Мотэль. — Радио тут ни при чем. Не тот, так другая повод всегда нашлась бы. Все равно им нужно подавить нас, особенно, когда мы посмели показать, что и мы люди.
Друзья искренне поцеловались.
— Напиши мне, где и что будет с тобой, — попросил Юзик.
— Обязательно напишу. Ну, прощай.
Словно какая-то нить порвалась, словно имение опустел, когда Мотэль скрылся с глаз Юзика. Несколько лет интересной детского жизни отошло вместе с ним куда-то далеко. Впереди было что-то новое, неизвестное…
Максимка больше в школу не ходил. Он остался с отцом, который еще больше помрачнел, еще глубже спрятал свою обиду и злость.
Юзик теперь уже редко встречался с Максимкой. Юзик продолжал свое обучение, но оно для него было мукой. В школе он был словно чужой. Не было в ней других таких друзей, как Мотэль и Максимка. К тому же учитель и священник часто укоряют Юзика его поступком. А Юзик ничего плохого в своем «действия» не видит. Этот последний год для него показался более длинным чем три предыдущих года.
