Из толпы у касс вырвался высокий парень с билетами в руках и победоносно кричал в сторону стоящей недалеко группе спортсменов:
- Девочки и мужички! Ура! Теперь за весла и вперед! Первые места за нами!
Вместе с ответным "Ура" его товарищей он тут же был награжден и другими словами от тех, кто честно продолжал еще стоять в очереди за билетами под палящим солнцем.
Толпа буквально внесла Менделя и Ульяну на паром.
- О, Господи, - говорила полная пожилая женщина, - ты, Нема, не отец своим детям и не муж моей Лорочке! Я уже не говорю о том, кто ты мне, если уговорил нас на такой ужас.
- Что вы, мамочка, да я уверен, что через полчаса, когда ваше тело обласкает первая прохладная волна нашего Днепра, вы определенно мне улыбнетесь.
- Эх, Нема, Нема, - тяжело вздохнула женщина, - ты забыл, что здесь было в прошлом году с паромом и людьми, сколько людей утонуло.
- Так это же бывает раз в тысячу лет! - отвечал непрошибаемый зять.
А золотой, песчаный, заветный левый берег у прозрачных днепровских вод, усеянных мириадами непрерывно мигающих солнечных бликов, все приближался. Он растянулся далеко на север и на юг. А дальше за ним на восток, на многие километры, щедрая природа разместила могучие сосновые леса Дарницы, Пущей Водицы, Ворзеля - производителей чистого, целебного воздуха, необходимого для жителей растущего большого города.
На пляже было людно и шумно. Молодые, здоровые парни с криком, переходящим иногда в ругательства, гоняли по песку футбольный мяч. Выстроившись в круг, веселая кампания играла в волейбол. Добропорядочные семьи сразу принимались за свои прихваченные из дома съестные припасы. Мамы и бабушки громко призывали своих непокорных детей и внуков долго не купаться, надевать панамку на голову, не пить сырую воду. Картежники примостились у самой воды и с азартом перебрасывались картами и остротами, а в конце каждого кона поднимали страшный тарарам, заставляя проигравшего прыгать в воду с криком: "Я - армянский дурак!"
А по радио Утесов под тончайший аккомпанемент своего джаза выкладывал всю свою душу без остатка в песне, удивительно близкой любому влюбленному и даже еще не влюбленному сердцу:
Отчего ты спросишь,
Я всегда в печали,
Слезы подступая,
Льются через край.
У меня есть сердце,
А у сердца песня,
А у песни тайна, тайна эта - ты.
После первого купания Мендл и Ульяна лежали на песчаном пригорке, смотрели на проплывающие мимо лодки, баржи, а иногда и пароходы. Хорошо было совсем расслабиться и говорить о том, что взбредет в голову.
- Мен, а Мен! Почему тебя называют человеком? Разве просто так не видно, что ты человек?
- Видно, - коротко ответил Мендель.
- А вот и не видно, - стукнула маленьким своим кулачком по песку Ульяна.
- Вроде мы недавно здесь, а ты, кажется, уже перегрелась на солнышке.
- Нет, это просто возмутительно: я умираю от жажды, а он меня еще и оскорбляет.
Мендель вытащил из кармана брюк монету, подошел к стоящему рядом лотку и вернулся к Ульяне со стаканом шипящей газировки.
Она отхлебнула глоток и продолжала свое.
- Теперь я вижу - ты действительно "Мен", - что тебе на английском, на немецком и даже на твоем родном, еврейском.
Мендл вдруг громко засмеялся.
- Ты чего?
- Я вспомнил, как меня выгнали с урока немецкого языка.
- За что же?
- Помнишь Генриховну?
- Как же, "Сушеную Воблу"? Такое не забудешь.
- Она дала мне прочитать и перевести абзац с немецкого. А я пыхтел, пыхтел, аж вспотел, потерял нить и вместо слова "социализм" случайно употребил слово "капитализм" и получилось: - Мендл оглянулся вокруг и убавил голос, - "...только капитализм может по-настоящему обеспечить свободу личности..."
Ульяна громко засмеялась.
- А она что?
- Завизжала, как будто ее полоснули ножом: "Вон из класса!"
Ульяна еще громче зашлась и долго не могла угомониться. А потом сквозь смех:
- Ты, Мендель, всегда нет-нет, да чего-нибудь перепутаешь!
- Ну вот, тебе только расскажи, так ты тут же и пойдешь полоскать человека.
- Вовсе нет. Я еще до того, как ты рассказал эту историю, когда увидела тебя со стаканом в руке...
- Ну и что? Ты, кажется, умирала от жажды...
