Как он любил эту землю раньше! Раздольные, широкие, залитые яркими солнечными лучами холмы, разукрашенные полосами самых различных цветов и оттенков: яркой зеленью многолетних трав, пылающей желтизной медоносной гречихи, золотом колосовых. Упругий степной воздух звенел разноголосым пением птиц, ласкал теплым, нежным ветерком.
Загадочными были глубокие овраги. Они зарастали летом густым кустарником. И однажды, в тридцатиградусную июньскую жару, играя со своими товарищами в войну, Мендл обнаружил на дне оврага, в почти непроходимых зарослях, большую глыбу кристально чистого, ослепляюще белого снега. Какое сильное впечатление это на него произвело!
А сейчас он устало плелся по грязной немощеной дороге, с трудом вытаскивая дырявые сапоги из глубокой, липкой грязи. Вокруг тоскливое пространство, затянутое густыми испарениями.
Временами на него надвигался приступ горя, и он обхватывал обеими руками живот, будто его только что полоснули ножом, и так, согнувшись вдвое, долго стоял, словно подпиленное дерево, на пустынной дороге посреди степи.
Мендл обошел несколько деревень, заходил к знакомым людям. Уже сутки, как он ищет, кто бы ему рассказал о судьбе матери и сестер. Говорили, будто бы кто-то из них спасся и прячется в Ружине или соседней деревне.
Фаня, Соня, дяди Меер, тетя Лея погибли... В числе других они остались стоять на площади. Их окружили, потом увезли в лес и там расстреляли.
Наступили сумерки, когда он, наконец, добрался до окраины Ружина.
- Здравствуй, Мендл! - услышал он знакомый голос и то, что он увидел, привело его в замешательство.
У обочины дороги стояли Леня Гусько и Борис Грыбинский. Зримое напоминание о лучших школьных годах! Мендл почувствовал, что у него прямо на глазах, только что, отобрали счастливую судьбу и тут же наделили другой, невольничьей судьбой смертника. Но не только это его взволновало.
Он смотрел на своих бывших друзей и думал. Есть ли на свете незыблемые ценности, в которых можно твердо верить? Если нет, то как жить? Можно разувериться в идее, философии, учении. Это тяжело и трагично. Но когда вчерашний товарищ совершенно неожиданно переходит на сторону смертельного врага?! Кому тогда верить? С кем вместе идти дальше по земле? Что вообще ожидает людей в будущем?
Стоит, сгорбившись Мендл под тяжестью своего несчастья в рваной нараспашку телогрейке, в грязных сапогах, и смотрит из-под бровей на двух бывших своих школьных друзей. Они сами остановили его и поздоровались с ним. Это его удивило. Борис Грыбинский и Леня Гусько... Вот так встреча! Как же они одеты, словно не огонь войны полыхает кругом, а наступила, наконец, эра мира и процветания.
Мендл интуитивно выпрямился. Выглядеть несчастным перед ними? Такого он подарить им не может.
Молча измерили глазами друг друга. Потом Борис сказал:
- Если ты ищешь своих, то Голда жива. Была у Гали Кажукало. Теперь не знаем - отправилась искать тебя. И еще. Лучше тебе на глаза Рудько не показываться. Обещал повесить тебя на первом же суку. Будь здоров, Мендл.
Борис подал знак Лене, и они двинулись вдоль улицы.
Некоторое время Мендл оставался стоять на месте. Он смотрел им вслед, ошеломленный полученным от них неожиданным известием.
В окнах света не было. Мендл подошел близко к двери. Он услышал еле различимые тихие голоса, плач. Знакомый голос перевернул ему душу. Он пошатнулся и ухватился за косяк двери. Не мог сдвинуться с места. Закричал:
- Голда, Голдочка, это ты?! Дорогая, ты жива!
Мендл ринулся к сестре. Обнявшись, они стояли долго и молчали.
От Голды Мендл узнал, что мама и Люся погибли на мосту.
Всю неделю Мендл с Голдой скрывались у Анны Ефимовны.
Мендл твердо решил уйти с Голдой к линии фронта и по возможности пересечь ее. Они тщательно готовились к этому. За это время Анна Ефимовна достала для них соли, спичек, сала, одежду, подробную карту Украины, по которой был определен маршрут. Предстояло пройти более восьмисот километров пешком.
В один из последних дней Анна Ефимовна вернулась из местечка сильно взволнованная.
- Что с вами, Анна Ефимовна? - забеспокоилась Голда. - Что-нибудь случилось?
