Голос Люсеньки притих, прервался на одно мгновение, голова ее склонилась на грудь и светлые ее волосы повисли на лоб. Когда она выпрямилась, в глазах ее блестели слезы. Сидящий рядом с ней Мендл крепче прижал ее к себе.
- Почему ты плачешь? Ведь ты сама сказала, что рыбке в ручейке было хорошо.
Люся закрыла на мгновение глаза и еле заметным движением головы привела себя в чувство.
- Это я так, Леночка. Давай будем рассказывать дальше.
- Давай.
- Наигралась рыбка в ручейке вдосталь. А тут и день кончается, солнышко зашло, темно, страшно стало, и вспомнил карасик про папу, маму, братиков. И поплыл серебристый карасик по течению к тому месту, где он впадал в речку и где в глубоких зарослях жила рыбкина семейка. Там давно уже подняли тревогу - искали шалунишку-карасика.
В речке ведь видимо-невидимо хищных, зубастых щук, которые в любой момент могли проглотить карасика. Когда стало уже совсем темно, карасик попрощался с веселым резвым ручейком, лихо вильнул хвостиком и поплыл в глубокую реку. Мимо прошмыгнула огромная щука. Карасик насмерть перепугался и юркнул вниз в заросли, зарылся в песочке и там дремал всю ночь. А наутро, когда рассвело, карасик услышал: - "Карасик, карасик, где ты? Мы тебя давно ищем, отзовись!" Это был голос его папы, измученного в поисках своего сыночка. Выскочил карасик из своего убежища и ринулся к нему. Карасик на радостях заплакал, а папка его ругал за то, что он уплыл так далеко. С тех пор озорник-карасик сам никуда не заплывает, а только вместе со своими братиками. А теперь будем спать.
- Хорошая сказка и папка у карасика хороший - нашел его, - сказала Леночка и закрыла глазки.
Постепенно все, кроме Менделя, улеглись спать.
Не владея собой, он вышел на улицу и направился к Шморгунам. Было уже довольно поздно. Ноги несли его машинально. Он не отдавал себе отчета в том, зачем он направился туда и что выходить из дома в это время опасно комендантский час.
- Добрый вечер, - неуверенно прозвучал с порога его голос.
Мендл вошел в комнату с пустым взглядом, как слепой человек, несущий в своем воображении нечто совсем отличное от реального мира. Он знал больше того, что знали окружающие. Но поведать им все - означало лишить их последней капли счастья жить, жить и дышать сладким воздухом, быть согретым хотя бы еще одной улыбкой ближнего, еще одной, пусть последней, но радостью видеть великолепие, величие восхода утреннего солнца над землей.
Он вошел в комнату со страхом и тревогой и, к своему удивлению, застал там тихую, мирную картину: отец кроил, Соня держала в руках утюг и собиралась гладить, Фаня распарывала какую-то одежду.
Фаня сразу заметила что-то неладное.
- Это ты? Почему так поздно? - спросила она и посмотрела на него пристально, задержав на нем на некоторое время свой взгляд.
- Не знаю, - сказал Мендл с виноватой улыбкой.
- Что-нибудь случилось? - спросила Соня тревожно.
- Нет, все в порядке.
Он стоял у порога, переминаясь с ноги на ногу.
Что же привело его сюда? Этого он не сознавал. В голове плотно закрученным вихрем проносились события дня.
Да, это было на окраине деревни. Именно там... Женщина... молодая, волосы пшеничные, лицо светится каким-то особым светом.
Соня прервала его мысли.
- Если не секрет, то где "мы" были вчера?
Мендл долго не отвечал.
Перед ним, словно живая, эта сияющая счастьем молодая женщина на окраине села.
- Вообще-то секрет, - сказал он, наконец.
- Скажи пожалуйста! - съязвила Соня.
Мендл не в силах был отмахнуться, избавится от того, что он видел вчера.
Эта женщина шла рядом с молодым человеком - ее суженым. Каждое движение, взгляд, осторожная плавная походка говорили о том, что она находится на пороге великого события в своей жизни, к которому она готовилась с детства и к которому все это время стремилась ее женская плоть. Молодой человек смотрел на нее подчеркнуто покровительственно. А она...
- Может ты сядешь, наконец, - раздался Фанин голос, - что-то ты сегодня какой-то странный, не от мира сего. Садись, раз уж пришел.
...А она, эта женщина, время от времени награждала своего спутника виновато-счастливым, гордым взглядом. Она готовилась подарить своему избраннику, да и всему миру, нечто необыкновенное, неповторимое.
