— Между Хэнком Уильямсом и Джими Хендриксом не очень много общего, — сказал я.
— Ничего подобного, общего между ними — навалом. Они оба отлично знали, каково жить с разбитым сердцем, — сказал отец.
— Ты говоришь, как в плохом кино.
— Ну-у… а что еще скажешь, если так оно и есть. Вы, нынешняя молодежь, ни хрена не понимаете в любви. И в музыке тоже ни бум-бум. Особенно вы, индейский молодняк. Вас избаловали барабаны. Наслушались барабанного боя и думаете, что вам больше ничегошеньки не нужно. Нет, сынок, даже индейцу иногда нужны рояль, гитара или саксофон.
В школе отец играл в рок-группе. На ударных. Наверно, они ему поднадоели. Теперь он был доблестный рыцарь гитары.
— Помню, как твой отец притаскивал свою старую гитару на улицу и играл мне песни, — говорила мама. — Не сказать, чтоб играл умело, но старался. Играет, а на лице написано: «Какой аккорд следующий?» Глаза сощуренные, лицо багровое. Примерно так же он выглядел, когда меня целовал. Только смотри, не пересказывай ему, что я сказала.
Иногда по ночам я лежал без сна и слушал, как родители занимаются любовью. Я знаю, что белые занимаются любовью втихомолку, притворяются, будто вообще никогда этого не делают. Мои белые друзья говорят, что даже не могут вообразить своих родителей в койке. А я выучил назубок звуки, которыми сопровождаются ласки моих. И это компенсация за то, что я знаю все звуки их ссор. Плюс и минус. Одно прибавится, другое отнимется. В итоге выходит примерно баш на баш.
Иногда я так и засыпал под вскрики родителей. И мне снился Джими Хендрикс. Я видел отца в Вудстоке, в сумраке, у самой сцены, когда Джими Хендрикс играл «Звездно-полосатый флаг». Нас с мамой там не было: она нянчила меня дома, и мы оба дожидались, пока отец отыщет дорогу назад в резервацию. Удивительно сознавать, что я уже существовал на свете: дышал, пачкал пеленки, когда Джими, живой и здоровый, разбивал вдребезги свои гитары.
Мне снилось, как отец танцует с какими-то костлявыми хипушками, выкуривает несколько косяков, закидывается кислотой, хохочет под струями дождя. А дождь там шел неслабый. Я видел подлинную кинохронику. И документальные фильмы тоже. Лило, как из ведра. Людям приходилось делиться друг с другом едой. Люди заболевали. Женились. Плакали самыми разными слезами.
Но, сколько бы мне это ни виделось во сне, я никогда не смогу понять, что значило для моего отца быть единственным индейцем, слышавшим Джими Хендрикса на сцене в Вудстоке. Но, может, он не единственный. Скорее всего, индейцев там были сотни, и все же отец думал, что был единственным. Он говорил мне это миллион раз спьяну и раз двести — на трезвую голову.
— Я там был, — сказал он. — Учти: Джими вышел на сцену чуть ли не последним, и народу было меньше, чем поначалу. Не такие полчища, как в начале концерта. Но я дождался. Я ждал Джими.
Несколько лет назад отец собрал всю семью, и мы втроем поехали в Сиэтл на могилу Джими Хендрикса. Сфотографировались, лежа на земле прямо у могилы. Памятника на ней нет. Только плоская плита.
Джими умер в двадцать восемь. Он был моложе, чем Христос. Моложе, чем мой отец в день, когда мы стояли над могилой.
— Только хорошие люди умирают молодыми, — сказал отец.
— Нет, — сказала мать. — Только психи умирают, подавившись собственной блевотиной.
— Почему ты так говоришь о моем кумире? — спросил отец.
— Тьфу, — сказала мать. — Старый Джесс Дикий Башмак подавился собственной блевотиной, а он ни для кого не кумир.
Я отошел и наблюдал со стороны, как родители ссорятся. Их битвы были мне не в новинку. Когда индейская семья дает трещину, это еще более разрушительный и мучительный процесс, чем в среднестатистической семье. Сто лет назад браки у индейцев распадались легко. Кто-то один — муж или жена — просто собирал все свои пожитки и уходил из вигвама. Ни споров, ни ссор. А теперь индейцы стоят до последнего, цепляются за обрывки былого счастья, потому что вся наша жизнь — сплошная борьба за выживание.
Спустя некоторое время, после того как разгорелось слишком много ссор и с языков слетело слишком много колкостей, отец купил мотоцикл. Громадный такой — одно слово, «байк». Отец часто уходил из дома покататься на этом чудовище. Уезжал на несколько часов или на несколько дней. Он даже прикрепил ремнями к бензобаку старый кассетник, чтобы слушать музыку на ходу. Мотоцикл подсказал ему новые способы побега. Теперь отец почти не разговаривал, почти не пил. Вообще почти ничего не делал — только носился туда-сюда на своем байке и слушал музыку.
