Слово предоставили экспертам. Первым делал доклад специалист по баллистике и огнестрельному оружию. Он смотрел на меня дружелюбно. Для него убийцы являлись прежде всего хорошими стрелками, а потом уже плохими людьми.
— В середину правого желудочка! — восхищенно воскликнул он. — Смерть наступила мгновенно.
Последнюю фразу он произнес таким уважительным и радостным тоном, словно смерть совершила какое-то большое благодеяние.
Насколько вероятно вращательное движение пистолета на момент выстрела?
— Не исключено, — ответил эксперт.
На стене появилась собственноручно начерченная им диаграмма с несколькими баллистическими кривыми, возле каждой из которых стояла цифра со знаком процента — ее вероятность.
Видимо, подобные расчеты являлись для него скорее хобби, чем профессиональной обязанностью. Может, он занимался ими, пока его жена косила траву на участке перед домом или выносила пустые пивные бутылки.
— Когда ты, наконец, начнешь убирать за собой посуду, Карл! — кричала она.
А он отвечал ей:
— Разве ты не видишь, что я работаю, Хильда!
Итак, пока она, проклиная его, гремела бутылками, он вычерчивал свои баллистические кривые. И теперь имел право на этот доклад хотя бы потому, что они стоили ему немалых усилий. Собственно, эксперта не слушали. После моего признания никто не верил в неудавшееся самоубийство.
— Но ведь тот, кто сделал прицельный выстрел со столь короткого расстояния, заведомо рассчитывал на смерть своей жертвы? — спросила судья.
— Разумеется, — кивнул эксперт.
Он повесил еще парочку таблиц с расчетами и диаграммами, не оставившими у присяжных сомнений в том, что они имеют дело не с какими-нибудь там «телесными повреждениями, повлекшими за собой смертельный исход», а с убийством.
Во время выступления профессора Бенедикта Райтхофера, представлявшего психиатрическую и психологическую экспертизу, я снова отвлекся от происходящего в зале. Вспомнил Алекс и наши вылазки в горы. Мы оба сбились с дороги. Она остановилась где-то на полпути и собственноручно положила конец своим блужданиям. Я же ползал теперь по дну пропасти, в которую свалился. Сейчас, когда туман над моей головой рассеялся, я увидел, в какую ловушку угодил. Дух мой сломлен, и руки связаны, однако я пока жив. Еще несколько дней — и я останусь здесь навсегда, без всякой надежды когда-либо выбраться. Мне хотелось попросить у нее прощения, почувствовать ее руку в моей. Мне было стыдно, что я оставил ее. Но для двоих моя камера слишком тесна.
Райтхофер придал еще больше достоинства своему и без того солидному голосу и заговорил громче. Очевидно, он перешел к самой важной части своего выступления. Я узнал, что «в общем и целом» показатели моего интеллекта выше среднего. Я полностью владею своими умственными способностями. С психиатрической точки зрения я практически здоров и «не обнаруживаю никаких психических патологий, но лишь незначительное перевозбуждение». Он хвалил меня за «совершенно нормальный уровень потенциала конфликтности, в подобных случаях практически не встречающийся».
В моей биографии он не нашел «никаких признаков расстройства личности, а также намеков на параноидальные, шизофренические, шизоидные или маниакальные расстройства». На момент убийства мой мозг не проявлял «характерных признаков деградации, вызванных длительным употреблением тяжелых наркотических веществ или алкоголя», наблюдался разве что «синдром депрессивного состояния». Мое дружелюбие по отношению к окружающим можно рассматривать как «обратную сторону тяжелой формы меланхолии, питающейся…» Тут он вернулся к «двум формам агрессии, направленным вовнутрь и вовне», все объясняющим и ничего не значащим.
Комментируя убийство на почве ревности, он объявил, что «в основе этого поступка все же прощупываются сложные объяснительные модели из области судебной психиатрии, хотя мы и не можем утверждать с полной уверенностью, что именно заставило человека с таким интеллектом и характером его совершить».
Более жалкое объяснение трудно вообразить. Однако зал отблагодарил профессора овациями, и он ответил на них многочисленными поклонами. На некоторое время он стал здесь фигурой номер один.
