Больше всего на свете мне хотелось сейчас обсудить с охранниками ночной дождь.
У входа в зал я сразу понял, что она там. Сам не знаю, как это произошло, наверное, успел скользнуть взглядом по ее рыжим волосам. Сразу повеяло вечной осенью — единственный из ароматов внешнего мира, который я пока воспринимал. Хелена собиралась сесть в одном из первых рядов, и это меня беспокоило. Что ей нужно? Чего она здесь ищет? Или ее работа с моим делом не закончена?
Вопросы множились. Придет ли миниатюрная брюнетка, с которой Хелена разговаривала несколько дней назад? Откуда я ее знаю? Что общего у нее с Хеленой? Чего они от меня хотят? Или их не устраивает мое признание, которому я сам почти уже поверил?
В начале заседания подводили итоги предыдущего дня, задавали вопросы. У меня поинтересовались, как часто я виделся со своим любовником в последние три месяца накануне убийства.
— Насколько было возможно, — ответил я.
Не присутствовал ли при этом кто-нибудь посторонний?
— Нет. Наши свидания проходили втайне, в основном у меня дома.
— А где еще?
— У него. Каждый раз в новом месте, — махнул я рукой. — На квартирах его друзей, которые вечно были в отъезде. Рольф жил везде и нигде.
На их месте я запретил бы мне отвечать таким образом.
Часто ли мы ссорились?
— Довольно редко.
Чем мы занимались во время наших встреч?
— Чем занимаются люди, состоящие друг с другом в интимных отношениях? — Я заметил сердитые лица присяжных. — Ну, хорошо… Мы слушали музыку, говорили об искусстве, курили и нюхали «травку», рисовали картины, мечтали, размышляли о будущем…
Вскоре им надоело задавать мне вопросы. Никто больше не боролся ни «за», ни «против» меня. У Томаса не оставалось аргументов, у остальных — желания.
Вскоре вышли свидетели, которым я не мог взглянуть в лицо. Роберт и Маргарета Лентц — родители и Мария Лентц — кузина.
— Это должно было кончиться именно таким образом, — начал отец, и он имел в виду вовсе не свое разъеденное водкой горло. — Он так и не стал взрослым человеком. Жил своей собственной жизнью и плевал на семью. Плевал на все и думал, что один такой на свете. Но чтобы чего-нибудь добиться, надо работать. Он этого так и не понял.
Последний раз Лентц видел отца в пятилетнем возрасте, и вопросов к свидетелю ни у кого не возникло.
— С Рольфом приходилось тяжело, — вспоминала мать. — Он водился бог знает с кем, был неуравновешен и легко попадал под чужое влияние. Считал себя художником и на этом основании лез во все сомнительные аферы. Ему не хватало отцовской руки.
У нее самой, к сожалению, на сына оставалось мало времени. Ведь надо было же как-то сводить концы с концами!
О наркотиках мать узнала из газет. Она часто навещала его в исправительном учреждении для несовершеннолетних, и он обещал стать другим.
— Рольф часто повторял, что я буду еще гордиться им, — говорила она.
Повисла пауза. Вероятно, Маргарета Лентц плакала, но я не слышал. Такие матери обычно плачут беззвучно. Я опустил голову, сдерживая слезы. То же самое она рассказывала бы о нем живом, так какая разница?
Кузина Мария знала человека в красной куртке ближе всех. Она работала медсестрой, и пару лет Рольф прожил у нее в доме.
— Он все время пытался покончить с наркотиками, — вспоминала она. — Был бунтарем, нонконформистом и строил большие планы. Ждал, что ему повезет хотя бы однажды. Дальше он пошел бы сам.
Это верно для всех. Но успех приходит к тем, кому он не нужен, кто прекрасно справляется своими силами.
— Но он же занимался германистикой! — удивилась судья.
— Германистикой? — рассмеялась девушка. — Что вы, Рольф не окончил и курса средней школы.
— Обвиняемый утверждает, что два года изучал с ним германистику!
— Это неправда, — возразила свидетельница.
Я был вне себя. Мой толстяк Томас действительно ни на что не годился.
Пришлось выкручиваться. Я объяснил, что Рольф регулярно посещал лекции как вольнослушатель, и я полагал, что он серьезно увлечен наукой. Наверное, он стеснялся открыть мне правду.
— Неужели вы никогда не обсуждали данный вопрос?
— Нет, мы не говорили о подобном, — ответил я.
Они удовлетворились.
