Я листал дальше и дальше. Вероятно, работал какой-то деструктивный инстинкт, против которого я был бессилен. Когда болит зуб, постоянно трогаешь его то кончиком языка, то пальцем, словно специально, чтобы усилить боль. То же происходило сейчас со мной. Конечно же, я не мог пройти мимо новостей. Ни одна из газет не обошла вниманием мой случай. Даже и теперь, неделю спустя, он оставался для журналистов главной темой. «Выстрел в баре» — звучало чертовски заманчиво.
В рубрике последних известий я прочитал следующее: «Наконец появилась зацепка в расследовании преступления в баре. Главный инспектор Томек подтвердил факт обнаружения орудия убийства. На основании обследования отпечатков пальцев ничего конкретного установить не удалось. Так или иначе, следствие вступило в решающую стадию».
Они ничего не знали.
«Анцайгер» развивала «гомосексуальную» версию. «Подозреваемый в тюрьме. Полиция отказывается от комментариев». Обо мне ни слова. «Культурвельт», где я в качестве сотрудника мучился еще несколько дней назад, отделалась коротенькой заметкой. Я боялся заглянуть в нее. Однако Крис Райзенауэр играл в молчанку, как и все остальные. Крис был хорошим парнем и порядочным журналистом. Мне повезло, что работал с ним в одной комнате. Он не хуже меня понимал, чего стоит наша работа, и выполнял ее лучше многих. Крис никогда не писал больше, чем знал. По причине своей лени или порядочности, но он всегда позволял правде идти на шаг впереди себя и следовал за ней неуклонно. Иногда ей удавалось оторваться от него, и тогда Крис терпел неудачу. Но карьеристом он не был. И еще, он знал, в какой кондитерской продается лучшая в городе нуга. А когда я уезжал в отпуск, Крис заботился о моей спармании.
«Абендпост» я взял в руки в последнюю очередь. Фотография крупным планом на девятой странице на мгновение парализовала мой мозг. Рольф Лентц. Тот самый, в красной куртке. Он все еще смотрел на меня. Он до сих пор ухмылялся, высмеивал, умолял меня, как живой. Я накрыл снимок ладонью. Однако не мог спрятать той истории, частью которой оставалось это лицо. К сожалению, я осознал это слишком поздно.
Наконец я прочитал заголовок: «Как гей ты умираешь каждый день по три раза». «Убитый художник-акционист[2] Рольф Лентц вращался и среди знаменитостей». Подпись: Мона Мидлански. Кому же ты все-таки поставила пиво? Кому пообещала дать потрогать свою грудь? Кого провела на сей раз?
Первые ночи в камере протекали однообразно. Я видел перед собой бесконечное слайд-шоу из одного и того же изображения: портрета человека в красной куртке. Я поклялся себе никогда не называть его по имени и ничего больше не читать о нем в газетах. Пообещал заткнуть себе уши, если кто-нибудь в моем присутствии заговорит о нем. Я умел это делать без помощи рук еще со школьной скамьи. «Ну-ка, детки, сейчас мы закроем рот и откроем уши!» Я блокировал то и другое. В этом состоял мой тихий бунт, правда, о нем никто не подозревал.
Дни проходили лучше. В основном я спал, отдыхая от ночного слайд-шоу. Самым тяжелым в моем нынешнем положении оказалось то, что кто угодно мог зайти ко мне, когда ему вздумается. Сначала это были сотрудники «отеля». Они приносили мне еду, но она не могла пробудить аппетит в нормальном человеке. Эти задерживались у меня положенное время и отличались приветливостью. Они были готовы часами напролет болтать со мной. По какому-то странному недоразумению я производил впечатление человека отзывчивого, а они тяготились своей работой. Я кивал, вероятно, слишком часто. И поэтому на закуску был вынужден выслушивать их жалобы на судьбу.
На сей раз минуту затишья прервал голос Ляйтнера:
— Погоди, Ян, я вызволю тебя оттуда!
Он не мог сказать «отсюда», потому что не успел дойти до камеры. Ляйтнер тяжело дышал, он спешил.
— Давайте оставим все как есть, — сказал я, когда он появился на пороге.
Тем самым я вежливо намекнул Ляйтнеру, что ему лучше исчезнуть. Мне не нужен самый известный и дорогой адвокат по уголовным делам в городе, пользующийся самым лучшим кремом для загара. Мне вообще не нужен адвокат, потому что защищать мне нечего. Конечно, я отдавал себе отчет, что представляю собой лакомый кусочек для этой братии, падкой на газетную шумиху.
