— Надеюсь, недоразумение скоро разрешится, — сказал на прощание президент.
— Не будем опережать события.
Мой гость поморщился. Он опасался за репутацию своего заведения.
Вскоре мне действительно предложили новое жилье. Можно сказать, я получил «президентский люкс» с просторной кроватью, гардеробом, телевизором и электронным будильником. Был здесь и кухонный угол, и кофеварка, а также письменный стол, кресло и книги с газетами. Мне стало стыдно, и я пообещал себе ничего не трогать. Очевидно, не обошлось без вмешательства какого-нибудь влиятельного лица, против действий которого я был бессилен. Я лег на пол, закрыл глаза и представил, что вокруг меня ничего нет.
Инспектор Ломан, тот самый, с помидорами черри, один из трех моих незабвенных друзей, с кем я провел свои последние дни на свободе, оказался первым, кто нарушил мое привилегированное одиночество. К сожалению, всего лишь для того, чтобы внести дополнения в протокол полицейского допроса. По крайней мере, таков был предлог, под которым он явился воззвать к моей совести.
— Ян, милый, — шептал он, — не усугубляй ситуации. Помни о людях, которые переживают за тебя.
Это звучало вульгарно. Я сразу вспомнил Алекс. Сейчас я не мог ее видеть и был не в силах освободить ее от переживаний.
— Ответь мне только на два вопроса, — продолжил Ломан, положив мне на плечо тяжелую, как и его горе, руку. — Во-первых, насколько хорошо ты знал Лентца?
— Плохо, — ответил я.
«Плохо, что Ломан не может позволить событиям развиваться без его участия. Плохо, что он задает мне эти вопросы», — вот как следовало меня понимать.
— Ян, ты гей?
— Нет.
«Нет, я не желаю говорить на данную тему. Это к делу не относится», — вот что я имел в виду.
Ломан закрыл ладонями лицо и вздохнул.
В сущности, он был прекрасным человеком.
В понедельник, в день окончания моего отпуска, когда, если бы не мое заключение, я вышел бы на работу в «Культурвельт», меня впервые вызвали к следователю. Удивительно, но накануне ночью мне удалось поспать. Тот, в красной куртке, неожиданно сжалился надо мной. Но его милосердие оказалось ловушкой, потому что тем самым он оставил меня наедине с Делией и отдал во власть сексуальных фантазий. В них Делия внезапно менялась: ее кожа делалась вдруг грубой, лицо и запах — чужими. И каждый раз это происходило слишком поздно, когда я уже переживал оргазм. Я проснулся, чувствуя себя обманутым и усталым.
Явился с наручниками мой «дворецкий», чтобы отвести меня на завтрак, от которого я, как обычно, отказался.
— Сейчас вы познакомитесь с самой красивой женщиной в этом заведении, — пообещал он.
Он не оставлял усилий сделать мое пребывание здесь хоть чуточку приятнее.
Следователя звали Хелена Зеленич. Об этом мой страж поведал на пути к ее кабинету. Мы проходили мимо «обезьянника», где я увидел за решеткой несколько откровенно бандитских рож. Они проводили меня косыми взглядами, словно увидели во мне предателя нашего общего дела.
Хелена Зеленич — это звучало красиво. Почему женщина с таким именем стала следователем, а не, например, чемпионкой по прыжкам в воду? Хелена — я мог бы назвать так свою дочь, если бы она у меня была. Одно из моих любимых имен. Делии оно тоже нравилось, но вряд ли она думала обзаводиться дочерью, по крайней мере, не со мной. Хелена Хайгерер — звучит хорошо, даже, пожалуй, слишком. Хелена Зеленич — неплохо, хотя и не столь совершенно. С достоинством и несколько эротично. Уверенно и мягко одновременно. Как имя героини хорошего романа.
Будучи ведущим редактором издательского дома «Эрфос», я порой часами спорил с авторами по поводу имен их персонажей. Я умолял их, если они упрямились, придумать что-нибудь получше. В большинстве случаев они оставались глухи к моим просьбам. В этом вопросе каждый считал себя вправе делать, что ему вздумается, и не терпел вмешательства.
Собственно, достаточно взглянуть на список главных героев, чтобы оценить жанр рукописи, а зачастую и ее уровень. Анастасии, Себастьяны, Евгении и Элеоноры, как правило, парили в эмпиреях высокой литературы и крайне редко спускались на землю, где разворачивается действие всех хороших романов. Авторы, использовавшие такие имена, как Том, Джим, Роб, Кейт, Фил и Энн, тем самым заранее предупреждали о своей безнадежной вторичности. Отсутствие фантазии вынуждало писателей называть героев в честь родственников, друзей или — в самом худшем случае — своих возлюбленных, о которых авторы думали за работой, вместо того чтобы сосредоточиться на тексте, что, безусловно, пошло бы ему на пользу.
