Гладышев повернувшись к нам сказал:
— Это наш шеф-повар, Антонина Васильевна. Она во время войны была контужена, поэтому плохо слышит, если что, то ей надо просто писать, вон видите, висит маленькая школьная доска с мелком, — и он показал на доску, висящую напротив плиты, — зато готовит она, короче сами оцените. Лучше повара не бывает. Но сразу скажу, строга, так что панибратства не терпит, но при желании можно получить добавку, — говоря это, я впервые увидел на его лице подобие улыбки.
Мы уселись за стол. К нам присоединилось еще четверо, которых Гладышев представил просто, как сотрудников отдела охраны объекта. После обеда мы вернулись к себе и почти до трех никуда не выходили. Ровно в три в дверь опять постучали и Гладышев сказал, что Юрий Владимирович ждет меня у себя в кабинете. Я посмотрел на Иру и тихо сказал:
— Я пошел.
— Ни пуха, — произнесла она
— К черту, — ответил я и вышел вслед за Гладышевым.
Андропов сидел в кресле в полутемном кабинете. Шторы были опущены и горящая на столе лампа создавала полумрак, а языки пламени в горящем камине, отбрасывали на стены причудливые тени.
— Добрый день, присаживайтесь, — и он указал мне на кресло стоящее напротив камина. Встав из-за стола он подошел и сел напротив.
— Я проанализировал наш разговор, и у меня есть несколько вопросов.
— Я слушаю вас.
— На ваш взгляд, то что произошло, неизбежность или злой умысел?
— Смотря как рассматривать.
— Вот как, а почему вы так считаете?
— Если честно, я не очень задумывался над тем, что происходит. Жизнь человека вне политики и пространства, я имею сферу большой политики. Там свои законы и правила. Простому человеку этого не понять. Наверняка вам это знакомо.
— Вы говорите так, словно прожили большую жизнь.
— Так ведь так оно по сути и есть. Не просто большую, а слишком большую. По сути дважды. Я не говорил вам, но могу рассказать и об этой стороне моего бытия, — и я вкратце рассказал ему о том, как сложилась моя жизнь в обоих случаях.
— Выходит, вы уже использовали те знания, которые имели о будущем?
— Да, и в сугубо личных целях. И должен откровенно сказать, я стал весьма состоятельным человеком.
— Тогда что повлияло, что вы решили вновь изменить свою судьбу, а не просто скорректировать в ней что-то?
— Не знаю, возможно, прожив дважды одно и то же время, я до конца разобрался во времени и в самом себе и поступил так, а не иначе.
— Я не совсем уверен в искренности вашего ответа.
— Почему?
— Чтобы поступить так, как поступили вы, нужно быть, либо слишком смелым, и возможно, азартным человеком, либо в будущем вас что-то не устроило настолько, что вы непременно хотели бы его изменить, — сказав это, он внимательно посмотрел на меня и мне стало не по себе, словно он читал мои мысли, поэтому я произнес.
— Вы правы, гибель страны, как великой державы, которой я всегда гордился, для меня было слишком большой потерей. Можно смириться со всем, только не с этим.
— Вы настолько патриотичны, что не смогли пережить этого?
— Мне кажется, что патриотизм здесь не причем, хотя и он имеет место.
— Тогда что?
— Знаете, когда наши побеждают, к примеру, в чемпионате мира по хоккею и звучит гимн страны, то наверно в этот момент ты невольно осознаешь себя её частицей, и понимая это, невольно воспринимаешь, что это величие, косвенно касается и тебя лично.
— Значит, личное благополучие вас не так уж беспокоит?
— Кто его знает, что беспокоит человека в этом мире. Наверное на каждом этапе жизни есть то, что беспокоит его в той или иной мере. Когда-то это личное благополучие, но видимо и оно не может быть определяющим. Время меняет взгляды, а обстоятельства подталкивают к принятию тех или иных решений. Другое дело, насколько правильны они. Это другой вопрос. Видимо поэтому мы жалеем потом, что поступили так, а не иначе.
— Согласен с вами и все же, что определило, что вы пришли к нам и так активно пытались встретиться со мной, а не пошли к примеру в райком или еще куда-то?
Я посмотрел на него и с грустью произнес:
— Знаете, когда читаешь биографии того или иного депутата, бизнесмена или политика, больше всего смущают строки, бывший работник райкома комсомола, партии или профсоюза. Создается впечатление, что для них смысл изменения общественно-политической формации ровным счетом ничего не значил. Это всего лишь переход из одной формы обличия в другой. Знаете как у насекомых, сначала гусеница, потом куколка, потом бабочка. Личное определяет взгляды, а не наоборот. Слишком мало людей, которые остались при своих воззрениях и пытаются их активно отстаивать и защищать. Не хочу назвать это беспринципностью, но по сути так оно и есть. Коррупция, ханжество, беспредел, лицемерие, вот основные черты начала двадцать первого века, но все это прикрывается высокими словами о торжестве идеалов свободы и прочей болтовней.
