— Кто тут более-менеее живой? Кого допрашивать уже можно?
— Вроде вот этот, лохматый, но он всю дорогу длинного на себе тащил, тоже в отрубе. Девица вообще никакая. Мало того, что зелёная, так её кто-то придушить пытался. — Это уже молодой и слегка виноватый, готовый услужить тенорок.
— В смысле, зелёная, — шорох, ворчание и хриплый кашель Травки, — ого, а это не эпидемия? Мы, по-моему, погорячились слегка, ну-ка давай сюда Ампулу. — Насмешливый голос стал озабоченным. Парду хотелось открыть глаза и объяснить, что это не эпидемия, что это у неё с рождения, но тут он с облегчением, что ничего не нужно делать, услышал голос Тира:
— Она такой родилась. Не трогайте её, и так нам всем паршиво.
— О, один оклемался, давай его, что ли, первого? — Опять пророкотал голос сверху, и Пард понял, что лежать ему очень мягко и удобно, что ступни не ноют почти совсем и вообще лежать так хорошо, что он даже слегка застонал от счастья. А что там сказали Тиру? Опять вставать и защищать его, что ли? Пард, не открывая глаз, прислушался. Кто-то возился, потом что-то зашуршало, и стало тихо. «Блин, куда они его?» — по-прежнему не открывая глаз, Пард начал вставать, мучительно распрямляя одеревеневшие члены.
— Эй, паря, ты куда намылился? Если в сортир, то далеко не ходи, под кроватью всё есть, — объявился справа молодой голос.
— Куда Тира повели? — наконец разлепил глаза Пард. Впрочем, в полусумраке какого-то помещения со странными стенами, он всё равно не смог сфокусировать разъезжающиеся от усталости глаза.
— Да не боись, с вами просто поговорить хотят. А здесь — лазарет, больно вы все побитые и вообще никакие приползли. Ложись, говорю. — К губам парня прижался холодный, упоительно мокрый край железной кружки с чем-то обалденно вкусно пахнущим. Пард глубоко вздохнул, жадно, обливаясь, выпил всё до дна и провалился в сон, не дожидаясь, когда голова коснётся подушки. …
— Может, его разбудить? Что-то он спит и спит. Покормить хотя бы нужно. — Голос был женским, незнакомым и жалостливым. Пард прислушался к ощущениям и понял, что усталости в теле уже нет, зато дико хочется есть, а глаза открывать просто лень, и он медлит с этим действием, потому что ему совершенно не хочется узнавать, какие гадости предложит ему новый день, кто ещё будет покушаться на безопасность его и остальных ребят, и какое это блаженство, что рядом люди и… очень хочется по неотложным физиологическим нуждам… Последнее пересилило все остальные соображения, и Пард открыл глаза. Над головой нависал тёмный брезентовый потолок в заплатках, несомненно раньше ничего общего с брезентом не имевших. Пард бодро сел, проваливаясь на удивительно мягком тюфяке, и обнаружил, что он в очередной раз совершенно голый. Прежде, чем возмутиться, он воспользовался знаниями, почерпнутыми в глубинах сонной памяти о наличии отхожего места прямо у него под кроватью. Пард бодро вскочил и чуть не заорал от тупой боли в опухших и безбожно ноющих ногах. Но дёргающая боль быстро сменилась вполне терпимыми неприятными ощущениями, а под кроватью был обнаружен настоящий детский горшок с оторванной ручкой. Впрочем, Парду в данный момент это было всё равно.
Звуки жизнерадостно бьющей в металлическое дно струи, вызвали затишье за бурой занавеской, отделяющей его от остального мира, и оттуда высунулось молодое женское личико.
— Ой, — сказали одновременно личико и Пард, и парень опять остался один на один с нарастающим возмущением. Завернувшись в простыню на манер римской тоги, о которой он тоже не имел представления, поскольку интерес к истории был не его коньком, он величественно уселся на кровати, стараясь не показывать нарастающего смущения и беспокойства.
— Эй, ты там всё? — Раздался опять тот же незнакомый, но уже смешливый голос, и Пард мрачно собрался протестовать против насмешек. Но сохранять гордое достоинство и отстаивать собственное я мешал всё тот же горшок, тщательно задвинутый вглубь подкроватного пространства и полное отсутствие одежды.
Девушка опять заглянула в «палату» и, прыснув, появилась вся, откинув занавеску. Она была маленькая, пухленькая и вся какая-то закруглённая. Смешливые глаза, ямочки на щеках, пухлые, привыкшие улыбаться губы. Ну, и всё остальное тоже на месте, провёл глазами Пард по ладной фигурке… И вдруг представил себя, неловко сидящим на кровати, провалившимся в мягкий тюфяк, отчего колени его торчат под невообразимым углом, а костлявые ноги, на которые простыни не хватило, жалобно свисают, не доставая до пола с высокого лежбища. Физиономия у него, наверняка, с запавшими глазами, стоящими дыбом волосами, дико отросшими за время их путешествия, с потрескавшимися губами… Он нервно облизнулся. И вдруг… улыбнулся, хотя спёкшиеся корки на губах сделали эту процедуру чрезвычайно болезненной. Ну не хотелось ему огрызаться на неё, и всё, такая славная была эта девушка. А в руках у неё был свёрток, в котором легко угадывалась его одежда, постиранная и хорошо просохшая. «Боже мой, сколько же я тут валяюсь?» — ужаснулся про себя Пард, ощущая при этом удовольствие, что столько времени его никто не заставлял ничего делать и никуда ходить.
