Потом в зеркале замаячили фигуры всадников, и мне пришлось прервать свое бездумное созерцание. Двое из прибывших в город всадников были монахами-доминиканцами, в черных плащах с капюшонами, накинутых поверх белых одеяний. Третий был одет во все черное, и его голову венчала высокая плоская шляпа законника. Я быстро обернулся и заметил, как они остановили девочку — ту самую, которая предлагала мне купить лимоны. Монах, который выглядел моложе, спрыгнул с лошади. У него были длинные черные бакенбарды, на лбу выступали вены, а острый нос был под стать тоненькой козлиной бородке. Он схватил девочку за руку, и слащавая манера, с которой он заговорил, не могла скрыть змеиной угрозы, звучавшей в его голосе:
— Поможешь ли ты нам, милое дитя?
Девочка испуганно кивнула.
— Дети всегда замечают то, что сокрыто от других… Ответь мне, известен ли тебе человек, который произносил проклятья в адрес церкви и ее таинств? Может быть, это кто-нибудь из твоих соседей или родственников, или даже твои собственные родители?
Девочка помотала головой из стороны в сторону.
— Может быть, кто-то блюдет заповеди Моисея, Магомета или Лютера?
Она снова покачала головой.
— Алюмбрадос? Есть ли среди вас алюмбрадос? — продолжал настаивать монах, хотя трудно было себе представить, что девочка и в самом деле могла знать виновных в этой ереси. Она в ужасе покачала головой и попыталась высвободить руку из его цепкой хватки.
— Растлители? Содомиты? Прелюбодеи? — последнее слово он произнес с особой страстью.
Голова девочки и все ее тело дрожали, и я поневоле устремился ей на выручку. Торговец фруктами, стоявший рядом, тотчас схватил меня за руку и удержал от этого намерения.
— Ты что, с ума сошел? Ты не знаешь, кто это такие?
Я покачал головой.
— Святая инквизиция, — прошептал он ужасные слова, и мое сердце на мгновение остановилось.
В конце концов другой монах, постарше, решил вступиться за девочку:
— Брат Игнасио, я сомневаюсь в том, что ребенок знает об алюмбрадос или прелюбодеях.
Брат Игнасио взглянул на него с улыбкой, скорее похожей на гримасу.
— Как вам известно, брат, дети — наши лучшие информаторы. — Он снова повернулся к девочке, и в его голосе опять зазвучало фальшивое умиление: — Не могла бы ты показать нам, где находится монастырь Пресвятой Богоматери?
Трясущейся, как у старухи, рукой девочка махнула в сторону дороги.
В этот момент мне пришло в голову, что необходимо предупредить настоятельницу. Не знаю, откуда взялась эта уверенность, но я чувствовал, что обязан сделать это во что бы то ни стало. Оседлав Замбомбу, я направился в монастырь не по главной дороге, а коротким путем через поля. Я пинал и понукал осла до тех пор, пока он не понесся так быстро, как только мог. Возможно, он испытывал тот же страх, который гнал вперед и меня. Возле амбара я соскочил с Замбомбы и юркнул в потайную дверь, которую было почти не видно за пышными ветвями магнолии. Позднее в дупле этого дерева я буду оставлять любовные записки, моля Бога, чтобы не попасться на глаза наблюдательной настоятельнице.
На пороге кельи я замешкался, и у меня перехватило дыхание. Матушку я застал за ее обычным занятием, которое наблюдал еще ребенком. Из гигантского деревянного креста, висящего на стене, торчали три огромных гвоздя. Чтобы дотянуться до них, ей приходилось вставать на стул. Затем, ухватившись руками за два верхних гвоздя, она опиралась ногами на третий, отталкивала стул и прижималась к кресту всем телом. Повиснув таким образом на кресте, она молилась часа два или три.
— Матушка… настоятельница, — проговорил я, заглядывая в приоткрытую дверь и пытаясь совладать со своим дыханием. Она не слышала меня, взгляд по-прежнему оставался отрешенным. — Свя…тая инкви…зиция … идет.
Вздрогнув, она очнулась и встревоженно переспросила:
— Святая инквизиция?
Я быстро кивнул.
— Я видел их… в городе. Они… спрашивали дорогу… в монастырь.
Пододвинув стул, я помог ей спуститься. Ее руки все еще оставались красными и были сведены судорогой.
— Передай всем сестрам, чтобы собрались в часовне, а сам потом спрячься, — велела она.
Одну за другой я обошел все кельи. Сестры читали или молились при свечах, ведь здесь было темно даже днем. Они удивленно вскидывали на меня глаза, и я, задыхаясь, шептал:
