— Оставить? — переспросил палач, не понимая приказа.
— Да, оставь нас.
Палач двинулся к выходу, и я услышал, как за ним закрылась тяжелая дверь.
— Если б не маркиз, я бы убил вас немедленно.
— У меня есть право на суд…
— У вас нет никаких прав! — вскричал он.
Потом его лицо исказилось в злобной усмешке, и он медленно обошел вокруг моего распятого тела.
— Итак, вот он каков, легендарный дон Хуан… Вот его руки, которые трогали так много женщин… Вот кожа, которая испытывала столь сильное наслаждение… — С этими словами он приблизил кончики пальцев к моей груди, как будто надеялся дотянуться до этих женщин через мое тело. — Расскажите мне, каково было обладать ими… сжимать их тело. Что вы делали с ними? Вы пробовали их на вкус? И каков он? Вы пили их кровь, их слезы, их пот? Расскажите же мне!
Он с силой сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев, и впился в них зубами.
— Я ничего вам не скажу.
Он взял нож и провел лезвием вдоль моего бедра.
— Я буду отрезать по кусочку, поэтому потеря мужского естества будет для вас медленной и мучительной. Ваша казнь на костре положит конец разгулу греха в этом Вавилоне и навеки наполнит ужасом сердца всех грешников.
По моим вискам струился пот. Я чувствовал, как острое лезвие касается нежной кожи.
— В таком случае лучше сразу убейте меня. Вы же сами сказали, что жизнь галантедора после кастрации не стоит и гроша.
— Не сейчас.
Он убрал нож от моего паха и, рассекая кожу, направил острое лезвие вдоль моих ребер.
— Сначала я увижу ваши страдания, вы расскажете мне все, что я хочу знать, и только после этого я уничтожу сам источник вашего наслаждения.
Он подошел к двери и подозвал палача:
— Поверни колесо!
Веревки натянулись еще сильнее, выворачивая мне суставы. Все мое тело пронизала ужасная боль.
— Итак, приступим.
Он заговорил официальным тоном, стремясь соблюдать формальности.
— Признаетесь ли вы в том, что обесчестили донью Анну… дочь дона Гонсало де Уллоа?
По мере того как силы покидали мое тело, уходила и последняя надежда на помощь маркиза. Наверняка он дал свое согласие, а то и сам лично организовал мой арест. Вне всяких сомнений, он желал убрать меня с дороги, а заодно воспользоваться возможностью и узнать, успел ли я соблазнить его невесту.
— Нет! — вырвалось у меня вместе со стоном.
— Вы лжете! — закричал он.
— Это правда… — едва выговорил я.
Теперь палач крутил колесо не переставая. Боль все нарастала и нарастала, слабея лишь в те мгновения, когда он перехватывал колесо поудобнее. В тот момент, когда мое сознание почти угасло, я вспомнил то, что читал о пытках в библиотеке маркиза. Сначала выворачивают плечевые суставы, затем локти и колени, а после того как позвоночник оказывается растянутым более чем на шесть дюймов, человек обречен остаться калекой.
Я почувствовал, что меня разрывает на части. Боль превратилась в огонь, пылающий в каждом суставе, но больше всего в моем больном колене. Палач продолжал поворачивать колесо, время от времени посматривая, не готов ли я сдаться. Веревки рассекали мои кисти и щиколотки, словно ножи. Мое лицо исказилось от муки, но я сдерживал крик в груди, поскольку не желал доставлять удовольствие своим мучителям.
Наконец я впал в забытье. Ко мне снизошла донья Анна и, удерживая веревки руками, поцеловала меня. Она прошептала мне на ухо, что наша любовь никогда не умрет, что любовь бессмертна. Ее слова придали мне сил, и я, напрягшись, потянул веревки к себе, не давая колесу поворачиваться. Палач взглянул на меня с удивлением и с силой налег на колесо. Теперь меня не могла спасти даже помощь доньи Анны, и я понимал, что если мои суставы будут вывихнуты, не останется ни малейшей надежды на побег.
— Дово-о-ольно! Я расскажу вам, что вы хотите знать! — закричал я.
Веревки ослабли, и чудовищная боль понемногу утихла.
— Теперь вы готовы рассказать правду и признаться в своих грехах? — с торжеством в голосе спросил инквизитор.
— Да, я расскажу всю правду.
Я знал, что он с удовольствием замучил бы меня до смерти в камере пыток, но его цель была иной. Мой пример был нужен ему для назидания другим грешникам, а для этого требовалось мое признание, перед тем как с чистой совестью сжечь меня на костре.
