- Непростой француз,- отозвался о слуге Толбот.
Жуайе, по свидетельствам, редко скандалил с шефом.
Из беседы с привратником Толбот выяснил, что аль-Мульк "тихий джентльмен". Даже эти скупые слова прозвучали насмешкой. Корреспонденция, письма? Ни одного. Приглашения? Немногочисленные. Но без конца приходили посылки. Всегда одинаковые, упакованные в бумагу, запечатанные синим воском. По словам привратника, на воске всякий раз была отпечатана буква "К"; все посылки отправлялись из Лондона. Что касается посетителей - ни единого за все девять месяцев.
Толбот закрыл блокнот.
- Я звонил в гараж,- добавил он.- Шофер выехал в лимузине приблизительно без десяти семь. Еще остается цветочник, у которого аль-Мульк купил цветы, обнаруженные на заднем сиденье. Магазин сейчас закрыт, но утром...
Тут в гостиную незаметно шмыгнул Виктор, пробормотав:
- Мистер Марл, к телефону.
К телефону? Я взглянул на часы, выходя из гостиной. Половина второго. Но после всех безумных вечерних событий даже не показалось странным, что кто-то звонит в такой час. Телефон находился сразу же за дверью гостиной; я снял трубку, обуреваемый туманными фантазиями...
- Джефф!- прозвучал голос, внезапно пронзивший меня до глубины души. Я не слышал его много месяцев. Прошлое сразу встало перед глазами.
- Шэрон!- крикнул я.
Шэрон Грей. Голос, несомненно, ее, живой, раскатистый. Теперь мне стало ясно, почему весь день омрачали туманные воспоминания. За ними маячила девушка (черт ее побери!), маячившая перед глазами в том самом апреле, когда разворачивалось злодейское и изящное дело Салиньи об убийстве.
- Это ты?- спросил голос, чуть задохнувшись.
- Я... Как ты поживаешь?- кричал я, стараясь, чтобы не Дрогнул голос.
- Отлично! А...
Последовала короткая пауза, потом мы заговорили одновременно, и пришлось распутывать фразы. Мне стало известно, что ее отец (которого я всегда представлял себе в образе великана-людоеда с дубиной) отправился в какое-то очередное путешествие, а Шэрон приехала в Лондон из Ноттингемшира по пути на юг Франции. Городской дом, которым семья редко пользовалась, был закрыт в это время года, но Шэрон не пожелала останавливаться у друзей, чтоб отец не узнал, что она снова вырвалась на свободу,- по крайней мере, пока он спокойно не доберется до дикой пустыни,- и предпочла пожить день-другой в запертом доме.
Я слушал, почти ничего не понимая. И мысленно видел, как в этот момент она прижимает к губам телефонную трубку, размахивая сигаретой. Шэрон, с янтарными глазами под длинными черными ресницами, то сонными, то встревоженными, оживленными, вопросительными. Шэрон, с легко вспыхивавшим лицом и темно-золотистыми волосами. Шэрон, милая, ласковая, способная пить как матрос и сквернословить не хуже газетчика. Я вспоминал ее мечтательность, ревность, ярость и нежность, наше давнее знакомство в Париже.
- Слушай, Джефф,- говорила она,- ты не мог бы сейчас же приехать... немедленно? Тут такое творится...
...А когда дело Салиньи закончилось, наступила незабываемая лихорадочная неделя в деревушке на Сене, пока ее взбешенный отец нас не выследил и не покончил с безумием. Старый, неведомо чей сын ее буквально волоком уволок. Я получал письма из настоящего плена. Но неделя все равно была! К счастью, Банколен, сколько мог, успешно сбивал отца со следа, радуясь счастливому времяпрепровождению молодых людей.
- ...я просто боюсь! Слышала, твой друг Банколен тоже здесь, в Лондоне, и сказала Колетт... Ну что, можешь прийти?
- Конечно! Только шляпу возьму. А в чем дело?
- Не могу по телефону рассказывать. Знаешь адрес?
Она назвала адрес дома на Маунт-стрит. Разговор закончился как-то сумбурно, и мне показалось, что Шэрон крепко выпила.
Только повесив трубку, я ощутил тревожные предчувствия, порожденные одним словом - "Колетт". Это имя произнес Банколен, говоря о таинственной даме Доллингса о женщине, близкой аль-Мульку, должно быть, о его любовнице. Имя распространенное; глупо видеть за ним одну и ту же женщину, глупо думать, что всех нас затягивает в один водоворот...
Безуспешно стараясь выбросить странное совпадение из головы, я быстро рассказал о звонке вышедшему из гостиной Банколену. Он нахмурился и задумался. Из дверей доносился сухой громкий голос Толбота.
