Утренняя роса еще не высохла, когда пастух был отправлен готовиться к переходу. Тело ломило во многих местах, руки и ноги слушались плохо, но постепенно он пришел в себя. Вернее, пришло в себя его тело. В голове как был, так и остался полный бардак. Мешанина мыслей и чувств. И страх. Много страха.
Чуть позже лех обратился к нему. В его голосе звучала стальная непререкаемость.
– Итак, млад человек, нам предстоит нелегкий путь на восток, вплоть до Княжего града. По тракту дороги нет. Там нас не ждут, стол не накроют, хлеба с медом не предложат, а если что и дадут, то мало не покажется.
«Это почему же? – пронеслось в голове у пастуха. – По тракту только и надо. Где же еще нормальным людям странствовать? Там же свои. У первой заставы тебя, убивцу, и схватят. Вот страже и рассказывай тогда свои байки».
Однако вслух ничего подобного сказать не осмелился.
Лех подумал немного и продолжил. Его голос подозрительно смягчился.
– Остаться тебе тут я не разрешу. И хохолок свой пригладь, радуйся, что как со свободным разговариваю. Холоп и без зубов холопом останется. Пойдешь со мной проводником. Потом благодарить будешь.
И отвернувшись от паренька, добавил:
– Девку твою нельзя было проводить по обряду. Хмырь туманный приближался, и его слуги могли нас учуять. Надеюсь, ты это усек и вопросы задавать о том больше не будешь.
Повисла пауза. Девку? Пастух чуть не задохнулся. Так-то про Милаву? Про ее разноцветные ленточки и голые пяточки? Про ее живой насмешливый взгляд? Невольно защипало в носу. Потом убивец изрек:
– К селам и городкам не приближаемся. Пойдем в обход. Только по пустошам, по безлюдью, и поведешь меня ты. Обойдем Леший край и по правому берегу Моши к Граду выйдем. Ты местный, со всеми чурами и берегинями знаком, тропы знаешь. Если же подведешь, останешься лежать на сырой земле непогребенным. Слушаешь? Ты меня разумишь?
Пастух кивнул. О смерти он не думал, но умирать было страшно, по крайней мере, страшнее, чем идти проводником.
– Не подведешь?
Юноша помотал головой, затем, не удержавшись, спросил:
– Вы же торопитесь в Княжий град? Так зачем обходить Леший край? В нем мне все тропки известны и сто раз перехожены. Может, через него? Тем более, – уже тише добавил он, – в Продолье волколаки объявились, опасно там.
Лех некоторое время молчал и разглядывал пастуха. Потом кивнул, заканчивая разговор:
– Ну и славно, тогда через Леший край. Вперед, покушаем на закате.
Как ни сильна печаль на сердце, но отек на лице напомнил о сноровке. Пастух подхватил сумы и под пристальным взглядом убивца затопал на юго-восток к Лешему краю.
Ох, не зря тот край называли Лешим. Много чего скрывалось среди его буреломов, гарей и топей. Странные росли травы и ягоды, еще более странные существа обитали. Знал об этом новоявленный проводник, потому и решил немного подправить путь. Раз поход неизбежен, то стоит пойти там, где мало ли что может случиться, особенно с тем, кто ни разу туда не захаживал.
Неужели и правда все весняки погибли? И у него больше нет соплеменников? Нет, убивец лжет. Кто-нибудь да спасся. Он вернется к своим, только в Леший край заскочит и вернется. А там, глядишь, и Изнанку снова увидит, и тогда, кто знает, может быть, возвратит Милаву обратно. Домовята же были когда-то людьми? Чем нежить хуже живых? В любом случае, из Изнанки Навь была доступней, а именно в Нави обитали души умерших, пока не достигнут Ирия – солнечного пристанища пращуров. До него же идти и идти через Калинов мост и дальше по лунному лучу.
Из оврага странники выбрались на тропку. Тропка бежала между высокими стволами деревьев, часто ныряла под ветви кустов, периодически приближалась к низменностям с весело журчащими ручьями. К концу первого дня она вывела их к развилке, от которой один путь шел на юг, к суровым великанам-ратоборцам, другой – на восток, вдоль взгорья невысокого горного кряжа к Пустошам. Они направились восточней.
Сменялась верста за верстой, а паренек пытался осознать глубину образовавшейся в нем пустоты. Разрушенная весь и гибель Милавы как будто надорвали в нем внутренние жилы. Если утром голова гудела, то сейчас его чувства заледенели, мысли обрели тягучесть, бесформенность. Ему редко удавалось на чем-то долго сосредоточиться. Он шел ранее хожеными лесами и долами, но не узнавал их. Нет, конечно, все осталось на своем месте: вон гребень горбатого холма, где на вершине угадывался черный от времени дуб, слева тянулся песчаный обрыв, который выводил к озеру с плачущей ивой, а там и до выселка трехпольцев недалеко.
