Страшной силы удар был — переломилось лезвие надвое.
А вот об этом позабыл Олег, увлекся слишком.
Захохотал Тимоха, секиру для удара последнего поднял…
Прыгнул Олег Иваныч, обломок бесполезный выбросив… Пнул ногами в живот шильника, только кольчужка звякнула. Ха! И чего этим решил добиться? Засмеялся Тимоха, отступил в сторону. В ту сторону, куда и надо было. Не ему, Олегу Иванычу. На желоб ледяной, что от бань вел к речке…
Так, смеясь, да ничего не поняв еще, и покатился вниз по ледяной дорожке… Ухнул прямо в прорубь! Только ледок тонкий стеклами разлетелся, да поднялись по сторонам студеные брызги…
Стрелой скатился к реке Олег Иваныч, секиру брошенную подобрал — не выплыл бы гад! Хоть и тяжела для купанья кольчужица — вынырнул Тимоха, об лед затеребил руками. Увидел пред собой в заснеженных сапогах ноги… Глаза подняв, завыл тоскливо, смерть свою близкую чуя…
Не ведал жалости Олег Иваныч — не тот человек был Тимоха Рысь, чтоб к нему какую-то жалость испытывать — ахнул с размаху секирой — раскроил башку надвое! С хлюпаньем ушел под воду шильник, затянула тело под лед водица студеная…
Туда тебе и дорога, Тимоха Рысь. В геенну огненную, кою заслужил ты вполне делами своими черными…
Усталый, опустошенный, вернулся Олег Иваныч на двор ключника Игната. Солнце из-за туч выглянуло, луч желтый прямо на крыльцо пал, высветил… В сиянье том по ступенькам женщина спустилась. В сарафане простом, в шушуне, на плечи полушубок овчинный накинут. Лицо бледное, исхудалое, под глазами круги синие. А сами глаза — прежние, золотисто-коричневые, блестящие! И волосы — из-под шапки, золотом…
Софья…
Поцелуй долгий, жаркий. С Олега Иваныча аж шапка на снег слетела.
— В подпол поди, Олежа, — обнимая, шепнула боярыня. — Гриша там, вчера еще брошен…
Кивнул Олег Иваныч, разжал объятия.
Вошли в нижнюю горницу, Олексаха мечом приподнял половицу. Холодом пахнуло, а уж темень…
— Лестницу тащите, ребята!
— Да не надобно лестницу, — гулко откликнулись снизу, — руку протяните только…
Вытащили отрока. Весь дрожит от холода. Лицо отощалое, узкое, волосы — по плечам. Глаза синие — усмехаются.
— Ну, наконец-то! Явились, не запылились. Давненько вас дожидаемся.
Заплакав вдруг, на шею Олегу Иванычу бросился.
Там же и формы нашли, в подполе. Монеты бесчестные печатать. Упаковали тщательно — на суде пригодятся. Пока схоронили убитых, пока то, се — и вечер подкрался.
К вечеру выехали к Капше-реке всадники боярина Ставра. Остановил боярин коня, задумался.
— До Куневич ведь недалече, а, Митря?
— Недалече, боярин-батюшка!
— К ночи доскачем?
Посмотрел Митря Упадыш на небо, почесал бороденку козлиную, качнул головой отрицательно:
— Нет, не успеем, батюшка… Вон, туча идет, как бы не забуранило. Лучше б в распадке лесном переждать…
Махнул рукой боярин. Пес с ним, в лесу — так в лесу. Велел костер жечь да зимний шатер ставить. Завтра поутру — в Куневичи…
Десяток воинов было со Ставром, не считая Митри. Все окольчужены да оружны — вояки опытные.
С утра раненько засобирались Акинфиевы ловушки да капканы ближние проверить, не попалась ли дичь, ну, заодно и, бог даст, запромыслить кого. Пир на весь мир устроить задумали — в честь помолвки Олега Иваныча, человека житьего, да новгородской боярыни Софьи. Батюшка с дьячком с утра уже крыльцо церковное еловыми ветками украсили, старались. Олексаха с Демьяном, да Званом, да Терентием тоже с Акинфиевыми пошли — зверье промышлять, к обеду обещали вернуться.
Из друзей Олеговых одна молодежь зеленая — Гришаня с Ульянкой — в деревне остались, с кручи на санях пошли кататься. Весело! Олег Иваныч с боярыней своей тоже разок прокатился — да в сугроб оба. Посмеялись, плюнули да пошли в баню — как раз поспела… Первый-то парок — в самый раз!
Красива боярыня — и раньше-то была — пава — а тут еще похудела. Как разделась — ахнул Олег Иваныч — не боярыня, фотомодель для «Плейбоя». Потянул к себе ласково…
Потом парились долго. Попарившись, снова в предбанник вышли. Только приобнял Олег Иваныч боярыню, как в дверь поскреблись острожливо, прошептали елейно:
— Кваску-от, принесли, батюшка.
Это хорошо, квасок-то…
