Ни шатко, ни валко — а чего спешить, отрок-то пропавший не их, а Терентия забота — скакали по дороге Митря с Матоней, лед на лужах ломая. В Жабьеве не видали никого, Явженицы вот только остались, ну, и остальные деревни, да лес еще… Угрюмился в седле Митря, на хозяина своего дулся, Ставра-боярина. Ему-то хорошо, Ставру, приказал имать и везти, так имай и вези! Нет, чтоб тут прихлопнуть Олега-то этого чертова. Мало он им в Новгороде крови попортил, так еще и здесь с ним возись. Так ведь и не словили!
Сплюнул на скаку Митря, глазами по сторонам позыркал. Чу! Мелькнуло что-то в овраге… Тьфу ты, черт, — волк! Нужен он больно…
Матоня с плеч лук скинул — развлечься, наложил стрелу нехотя… Выстрелил, не смотря особо… Дальше поскакали — за холмом уж Явженицы должны показаться.
Описав в воздухе пологую дугу, каленая стрела Матони впилась Степанке прямо в правый бок! Острая боль пронзила тело, забегали в глазах искры, подкосились ноги. Сшибая кусты, упал лицом вниз отрок, взыграла на губах кровавая пена. Последний раз взглянул Степанко вокруг. Пожухлая, тронутая морозом трава, лужа… Последний раз… Хотя, кто знает, может, и выжил бы? Если бы не волк… Волк… Дождался-таки серый своего часа! Прыгнул, рыча, вонзил зубы в тонкую шею. Хрустнули кости, кровь на траву брызнула. Поднял к небу кровавую пасть хищник, заворчал победно и кинулся с остервенением терзать теплое мясо. Запахло кровью…
— Пес с ним, с волком, — махнул рукой Онисим. — Не догоним уже. Хоть капканы да ловушки проверим…
Разъехались мужики по лесу. Один, парень молодой, вдруг в обрат примчался. Глаза круглые.
— Там! Там!
— Что там? Говори толком…
— Человек в ловушку попался!
— Что за человек? А ну, глянем…
Лошадей в лесу спрятав, подошли осторожненько, за елями хоронясь.
Точно — человек. Ветками укрылся, лежит опасливо, по сторонам зыркает. Кивнул мужикам Онисим. Подняли копья, навалились разом, ветки еловые разбросали…
Нож мелькнул в руке чьей-то. Казалось, прямо Онисиму в сердце летел. Да застыл по дороге. Ножик выкинув, улыбнулся лежащий:
— Ну, здравствуй, друже Онисим!
— Господи! Олег, свет Иваныч!
Обратно в деревню полем, мимо оврага ехали. Услыхали — словно рычит в овраге кто-то… Мигнул Онисим охотничкам. Подкрались тихохонько. Волк огроменный в овраге добычу терзал, рыча, ошметки кровавые по сторонам далеконько летели. А ну — на копья его! Обернулся серый, беду почуяв, — да поздно! Обложили уж — никуда не денешься. Прямо в глаза охотникам взглянул волк — точно смерть заглянула — страшный, с пастью кровавой. Рыкнул — да как бросится… Пару мужиков поцарапать успел, сволочь, пока не истыкали копьями. Наземь пав, завыл, издыхая, пасть окровавленную к небу поднял. Так и сдох. Радовались охотники — экий волчина, трофей знатный… Онисим на тело глянул растерзанное… Охнул да перекрестился. Не тот ли отрок, о котором господине Олег говаривал? Позвал мужичков Онисим — на руках Олега Иваныча принесли осторожно. Глянул Олег… Да так и застыл камнем. Не на лицо смотрел — не было лица-то, не на кишки-ошметки кровавые… на сапоги. Те самые сапоги-то… Болотные… Степанкины…
Худо сделалось Олегу Иванычу — уж давно так худо не было — побледнел весь, с лица спал, даже про ногу позабыл пораненную. Останки растерзанные велел на рогожку скласть.
Схоронили… Как положено схоронили, с отпеванием. Батюшка сомневался, правда, православный ли отрок изъеденный — креста-то на нем не нашли нательного…
— Православный, отче, — кивнул Олег Иваныч. — Даже не сомневайся. Истинный христианин… муки принял, как в Риме Древнем…
Принял… Все свое ведовство смертию мученической искупив. Так посчитал Олег Иваныч и решил — правильно, что с отпеванием, да на погосте… средь других-то могилок — все веселее.
Всю ночь пил Олег Иваныч. Не мальвазею, не мед стоялый — те не брали — вина попросил твореного, хлебного, что голову отшибает напрочь. В Силантия хоромах сидел, хозяин-то, приехав, обрадовался. Да только Олег Иваныч невесел был. Пил, покуда не упился совсем. А тогда улегся на лавку… Не помнил — и как. Только слова свои помнил:
— Господи! Прими душу раба твоего, Степана.
