Книга 1. (XXV)… плоть противоборствует духу также не по ненависти, а по несчастной привычке, которая, будучи занята от родителей вместе с бытием, обращается потом через повторение в натуру. <…>
(XLI)… вера, надежда и любовь составляют основание как всякого истинного знания вообще, так в особенности науки изъяснения Священного Писания. <…>
Книга 2. (IX)… для уразумения воли Божией (в Писании. — В.Б.), предписывающей, чего мы должны желать и чего удаляться, прежде всего нужно иметь страх Божий (Ис. 11, 3). Сей страх необходимо возбуждает в нас мысли о нашей смертности и самой смерти; смиряя плоть нашу, он пригвождает как бы к древу крестному всякое кичение гордости нашей. Потом должно соделаться кроткими посредством духа благочестия, не противоречить Божественному Писанию, понятно ли оно, когда обличает наши пороки, или (в других случаях) непонятно — так, что нам казалось бы, будто мы сами можем лучше рассуждать и лучше преподать правила. Должно думать и верить всегда, что все, заключающееся в Писании, хотя иногда темное для нас, лучше и вернее всех мудрований наших.
(X) За сими двумя степенями — Страха Божия и Благочестия — следует третья, именно степень знания, о которой я предположил говорить особенно. Ибо сей-то степени и должен домогаться всякий, изучающий Писание, ничего так не ища в нем, как следующих двух Заповедей: должно любить Бога для Бога и ближнего также для Бога; должно любить Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением, а ближнего — как самого себя, т. е. чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, относилась потом к Богу. …Всякий, обращаясь к Писанию по необходимости прежде всего, по указанию его находит в себе привязанность к настоящему миру, т. е. к временным благам его, а вместе с сим видит себя далеким от той любви к Богу и ближнему, которой требует Слово Божие. После того дух Страха, напоминающий о суде Божием, и дух Благочестия, побуждающий верить и повиноваться учению Писания, заставляют человека плакать о самом себе. Ибо спасительный дух ведения естественно располагает к скорбным чувствам, а не к тщеславию. Но, чтобы не быть жертвою отчаяния, человек в сие время посредством неусыпных молитв испрашивает себе утешение в Божественной помощи и поставляется на четвертой степени, которая есть степень Силы или крепости, где алчет и жаждет праведности. В сем расположении сердца человек оставляет всякое смертоносное наслаждение преходящими благами: отвратив от них взор свой, он обращается к любви вечных благ, т. е. неизменяемого единства в Троице.
(XI) Как скоро он, по возможности, узрит сию Троицу, как бы в некоей дали лучезарно сияющую, и вместе[70] почувствует, что по слабости своего зрения он не может объять оного света, то старается очистить душу свою, недовольную на себя за желание недостойных предметов и еще мятущуюся нечистыми помыслами, и действительно очищает ее на пятой степени, то есть в Совете милосердия. Здесь он уже со всем усердием упражняет себя в любви к ближнему и совершенствуется в ней. Далее — полный надежды и крепкий силами, достигнув того, что бывает в состоянии любить своего врага, он восходит на шестую степень — чистоты сердца, где очищает у себя самое внутреннее око, способное видеть Бога столько, сколько могут видеть Его все, по возможности умирающие миру сему51. Ибо Бога потолику можно видеть, поколику мы умираем миру, и потолику нельзя видеть, поколику живем для мира. Таким образом, по мере удаления от мира, видение света вечного начинает казаться более знакомым, и не только удобосносным, но и приятным, хотя сей свет видим бывает все еще только гадательно и как бы сквозь тусклое стекло, ибо человек вообще ходит здесь более в вере, нежели в видении, поелику мы пришельцы в сей жизни, и жительство наше — на небесах (Фил. 3, 20). Ищущий мудрости на шестой степени так очищает око сердца своего, что не предпочитает истине и даже не равняет с нею самого ближнего своего, а следовательно, не равняет и себя самого, поелику не равняет того, кого любит как самого себя. В сем состоянии человека можно почитать уже святым, если он столько добр и чист по сердцу своему, что не уклоняется от истины — ни из человекоугодия, ни из желания избегать невыгод настоящей жизни. И такой только сын Церкви достигает Мудрости, которая составляет седьмую, и последнюю, степень и которою он наслаждается в тишине и мире. Таким образом, начало мудрости есть страх Господень, потому что достигают мудрости не иначе, как начиная с сего страха и проходя через все прочие степени.
